Лесные сказки
Заяц в штанах
Вылиняли у зайца-беляка задние ноги. Снега ещё нет, а у него ноги белые стали. Будто белые штаны надел. Раньше бурого зайца никто и на поляне не замечал, а теперь он и за кустом сквозит. Всем как бельмо на глазу! В ельник забился — синицы увидели.
Окружили и давай пищать:— Заяц в штанах, заяц в штанах!Того и гляди лиса услышит. Заковылял заяц в осинник. Только под осинкой залёг — сороки увидели! Как затрещат:— Заяц в штанах, заяц в штанах!Того и гляди волк услышит. Замелькал заяц в густель. Там ёлку вихрь повалил. Легла ёлка вершиной на пень.
Как шалашиком, пень покрыла. Вспрыгнул беляк на пень и притих. «Вот, — думает, — теперь от всех спрятался!»Шёл по лесу охотник и видит: в самой густели будто глазок на небо сквозит. А какое там небо, если позади лес чёрный. Заглянул охотник в лесной глазок — заяц! Да близко — ружьём ткнуть можно.
Обратите внимание
Ахнул охотник шепотком. А заяц — некуда податься — шасть прямо на охотника!Отшатнулся охотник, запутался ногами в валежнике и упал. А когда вскочил, только белые штаны заячьи мелькали вдали.
Опять увидели зайца синицы, запищали:— Заяц в штанах, заяц в штанах!Сороки увидели, затрещали:Заяц в штанах, заяц в штанах! И охотник кричит:— Заяц в штанах!
Вот штаны: ни спрятать, ни переменить, ни сбросить! Хоть бы уж снег поскорей — беспокойству конец.
Синичий запас
Собирать в запас — значит себя спасать. Каждый спасает себя на свой лад. Суслик зерно с полей ворует и прячет в свою нору. Даже особые кладовые роет для ворованного зерна. Водяная крыса забивает отнорки картошкой. До пуда, бывает, натаскает. Сыч на зиму замораживает в дупле, как в холодильнике, мышей и птичек.
У одного такого запасливого сыча нашли однажды целых два килограмма лесных мышей! А один горностай сложил в норе пять водяных крыс, семь полёвок, синичку, гадюку, ящерицу, тритона, лягушку и плавунца!Всё это — на чёрный день.Запасают как могут, где могут. Все по-разному, но всё для себя: в своей кладовой, в своём дупле, в своей норе.
И только одни весёлые синички-хохлатки собирают запасы совсем не так. Хоть они и весёлые но и у них бывают чёрные дни. И потому запасают они неустанно. Жучок, паучок, муха — годится. Семечко, зёрнышко, ягодка — подойдёт. Нет у них собственных кладовых: ни норок, ни дупел. Была бы удобная трещинка в коре, особенно под сучком, куда не пробьётся ни дождь, ни ветер.
В лесу деревьев — не сосчитать. И на каждом найдётся укромная трещинка. С дерева на дерево, с сучка на сучок, от трещинки к трещинке. Куда жука, куда зёрнышко; осенью еды много. А зимой и сушёному комару будешь рад.Сотни деревьев, тысячи кладовых.
Но разве все их запомнишь?А их и не надо запоминать: кладовые-то эти для всех! Не всё ли равно, чей запас ты найдёшь: свой или чужой? Ты чей-то склевал, и твой кто-то забрал. Ты для всех, и все для тебя.
Чёрный день всем страшен: всем надо иметь запас. А собирать его можно по-разному. Можно как крыса — только себе. Или как синичка-хохлатка — для себя и для всех.
Какой заяц длины?
Какой заяц длины? Для кого как. Для человека — с берёзовое поленце. А для лисы или собаки заяц длиной километра в два. А то и ещё длиннее! Потому что для них заяц начинается не тогда, когда они его схватят или увидят, а когда учуют заячий след. Короткий след — два-три прыжка — и зверь невелик.
А если заяц успел наследить, напетлять, то становится он длиннее самого длинного зверя на земле. Ох как непросто такому в лесу схорониться!Из всех своих сил старается заяц стать короче. То след в болоте утопит, то прыжком-скидкой надвое его разорвёт.
Мечта заячья — стать наконец самим собой, с берёзовое поленце. Живёт и грезит, как бы от своего следа ускакать, спрятаться, как бы его, негодного, укоротить, разорвать, отбросить.Жизнь у зайца особая. Всем от дождя и метели мало радости, а зайцу они на пользу: след смывают и заметают.
Важно
И хуже нет для него, когда погода тихая, тёплая: след тогда горячий и запах держится долго. В такую погоду заяц длиннее всего. Куда бы ни спрятался — нет покоя: может, лиса хоть и за два ещё километра, а уже держит тебя за хвост!Так что трудно сказать, какой заяц длины.
В тихую погоду и умный заяц растягивается, а в метель да ливень — и глупый укорачивается.Что ни день — длина у зайца другая.
И очень редко, когда уж очень здорово повезёт, бывает заяц той длины — с берёзовое поленце, — каким мы его видим. И знают про это все, у кого нос лучше глаз работает. Собаки знают. Лисицы и волки знают. Знайте и вы.
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
Предыдущая сказка
Чучело в перьях (Мордовская)
Следующая сказка
Теремок Мухи
Николай Сладков — Лесные сказки
Милые и трогательные истории о лесных животных с замечательными, красочными иллюстрациями. Вместе с героями этой книжки, смешными и добрыми зверушками, ребенок отправится в чудесное путешествие по волшебному миру сказки.
Вспрыгнул Жаворонок на кочку, глаза прижмурил, горлышко у него задрожало — и полилась песня как весенний ручеёк: зазвенела, забулькала, зажурчала. Сорока и Грач клювы разинули — заслушались. Им-то никогда так не спеть, горло у них не то, только и могут, что стрекотать и каркать.
Долго бы, наверное, слушали, разомлев на вешнем солнышке, да дрогнула вдруг под ногами земля, вспучилась бугорком и рассыпалась.
И выглянул Крот — зашмыгал носом.
— Никак прямо в проталину угодил? Так и есть: земля мягкая, тёплая, снега нет. И пахнет… Уф! Весной, что ли ча, пахнет? Весна, что ли ча, у вас наверху?
— Весна, весна, землерой! — сварливо закричала Сорока.
— Знал, куда угодить! — подозрительно буркнул Грач. — Хоть и слепой…
— Тебе-то зачем наша проталина? — проскрипел Жаворонок.
Крот принюхался к Грачу, к Сороке, к Жаворонку — глазами-то он худо видит! — чихнул и говорит:
— Ничего мне от вас не надо. И проталина ваша мне не нужна. Вот землю вытолкну из норы и назад. Потому что чую: погано у вас. Ссоритесь, чуть не дерётесь. Да ещё и светло, сухо, воздух свежий. Не то что у меня в подземелье: темно, сыро, затхло. Благодать! Ещё и весна у вас тут какая-то…
— Как ты можешь так говорить? — ужаснулся Жаворонок. — Да знаешь ли ты, землерой, что такое весна!
— Не знаю и знать не хочу! — фыркнул Крот. — Не нужна мне никакая весна, у меня под землёй круглый год одинаково.
— Весной проталины появляются, — мечтательно сказали Сорока, Жаворонок и Грач.
— А на проталинах скандалы начинаются, — снова фыркнул Крот. — А ради чего? Проталина как проталина.
— Не скажи! — подскочила Сорока. — А семена? А жуки? А ростки зелёные? Всю зиму без витаминов.
— Посидеть, походить, размяться! — гаркнул Грач. — Носом в тёплой земле порыться!
— А петь-то как над проталинами хорошо! — взвился Жаворонок. — Сколько в поле проталин — столько и жаворонков. И все поют! Нет весной ничего лучше проталины.
— А чего тогда спорите? — не понял Крот. — Жаворонок хочет петь — пусть поёт. Грач хочет маршировать — пусть марширует.
— Правильно! — сказала Сорока. — А я пока семенами и жуками займусь…
Тут снова начались крики и перебранка.
А пока кричали и ссорились, в поле новые проталины появились. Разлетелись птицы по ним весну встречать. Песни петь, в тёплой земле порыться, червячка заморить.
— Пора и мне! — Крот сказал. И провалился туда, где ни весны, ни проталин, ни солнца и ни луны, ни ветра и ни дождя. И где даже спорить не с кем. Где всегда темно и тихо.
Мороз ещё на дворе. Но особый мороз, весенний. Ухо, которое в тени, мёрзнет, а которое на солнце — горит. С зелёных осин капель, но капельки не долетают до земли, замерзают на лету в ледышки. На солнечной стороне деревьев вода блестит, а теневая затянута матовым панцирем льда.
Порыжели ивняки, ольховые заросли полиловели. Днём плавятся и горят снега, ночью пощёлкивает мороз. Пришла пора заячьих песен. Самое время ночных заячьих хороводов.
Как зайцы поют, по ночам слышно. А как хоровод водят, в темноте не видать.
Но по следам всё понять можно: шла прямая заячья тропа — от пенька до пенька, через кочки, через валежины, под белыми снежными воротцами — и вдруг закружила немыслимыми петлями! Восьмёрками среди берёзок, кругами-хороводами вокруг ёлочек, каруселью между кустами.
Будто закружились у зайцев головы, и пошли они петлять да путать.
Поют и пляшут: «Гу-гу-гу-гу-у! Гу-гу-гу-гу-у!»
Как в берестяные дудки дуют. Даже губы раздвоенные трясутся!
Нипочём им сейчас лисицы и филины. Всю зиму жили в страхе, всю зиму прятались и молчали. Довольно!
Март на дворе. Солнце одолевает мороз.
Самая пора заячьих песен.
Время заячьих хороводов.
Совет
Ранняя весна, вечер, глухое лесное болото. В светлом сыром сосняке снег ещё кое-где, а в тёплом ельнике на бугре уже сухо. Я вхожу в густой ельник, как в тёмный сарай. Стою, молчу, слушаю.
Вокруг чёрные стволы елей, за ними холодный жёлтый закат. И удивительная тишина, когда слышишь удары сердца и собственное дыхание. Дрозд на еловой макушке высвистывает в тишине лениво и звонко. Свистнет, прислушается, а в ответ ему — тишина…
И вдруг в этой прозрачной и затаившей дыхание тишине — тяжёлые, грузные, нечеловеческие шаги! Всплески воды и позванивание льда. То-пы, то-пы, то-пы! Будто тяжело гружённая лошадь с трудом тянет по болоту воз. И сразу же, как удар, ошеломляющий грохочущий рык! Дрогнул лес, качнулась земля.
Тяжёлые шаги затихли: послышались лёгкие, суматошные, торопливые.
Шажки лёгкие догоняли тяжёлые. Топ-топ-шлёп — и остановка, топ-топ-шлёп — и тишина. Торопливым шажкам нелегко было догнать неторопливые и тяжёлые.
Я прислонился спиной к стволу.
Под ёлками стало совсем темно, и только мутно белело между чёрными стволами болото.
Зверь рыкнул опять — как из пушки грохнул. И опять охнул лес и качнулась земля.
Я не выдумываю: лес вправду дрогнул, земля вправду качнулась! Лютый рык — как удар молота, как раскат грома, как взрыв! Но не страх порождал он, а уважение к его необузданной силище, к этой чугунной глотке, извергающейся, как вулкан.
Лёгкие шажки заторопились, заторопились: зачмокал мох, захрустел ледок, заплескала вода.
Я давно уже понял, что это медведи: дитё и мама.
Дитё не поспевает, отстаёт, а мама чует меня, сердится и волнуется.
Мама предупреждает, что медвежонок тут не один, что она близко, что лучше его не тронь.
Я хорошо её понял: предупреждает она убедительно.
Тяжёлых шагов неслышно: медведица ждёт. А лёгонькие спешат, спешат. Вот взвизг тихий: медвежонка шлёпнули — не отставай! Вот шаги грузные и лёгкие зашагали рядом: то-пы, то-пы! Шлёп-шлёп-шлёп! Всё дальше, всё тише. И смолкли.
И опять тишина.
Дрозд кончил свистеть. Лунные пятна легли на стволы.
В чёрных лужах вспыхнули звёзды.
Каждая лужа — как распахнутое в ночное небо окно.
Жутковато шагать в эти окна прямо на звёзды.
Не спеша я бреду к своему костру. Сладко сжимается сердце.
А в ушах гудит и гудит могучий зов леса.
Слушай, объясни ты мне: как сову от филина отличить?
— Это смотря какую сову…
— Какую сову… Обыкновенную!
— Такой совы не бывает. Бывает сова-сипуха, сова-неясыть серая, сова ястребиная, сова болотная, сова полярная, сова ушастая…
Читать
В ЛЕСАХ СЧАСТЛИВОЙ ОХОТЫ
ОТ АВТОРА
Книжка эта — про наших земляков. Про птиц и зверей. Они вместе с нами живут на Земле. А земляков своих и соседей надо знать. Ведь во всём огромном космическом мире нет больше таких птиц, таких зверей и таких растений. Другие, может, и есть, а таких нет.
Потому-то, наверное, встречи с ними всегда приносят радость и новые впечатления. Если ты художник, то увидишь новые сочетания красок. Если музыкант, — услышишь новые звуки. Скульптора поразит совершенство и красота формы. Учёный задумается над новой загадкой.
А просто любящий природу подивится огромному разнообразию жизни.
Но особенно радостны и интересны должны быть такие встречи для вас, ребята. Сколько открытий они вам несут!
Обратите внимание
Например, вы узнаете, что не все смотрят на мир только двумя глазами — у паука их восемь! Не все дышат ртом — крохотный водяной циклопик дышит… ногами. Не все слушают ухом — черепаха может слышать и животом.
И с каждой такой встречей горизонт будет раздвигаться всё шире, будто вы поднимаетесь на высокую гору.
Но чтобы такие встречи были, с лесом надо дружить. Лес открывается только своим друзьям. Чужаков он встречает недружелюбно и старается насолить им. А уж на это он мастер!
Если вы в крепких сапогах и плотной куртке, так он не станет напрасно стегать ветвями по бокам и ногам, а будет метить в глаз, хлестнёт по замёрзшему уху.
Ну, а если дело летом и вы босиком, он ловко подбросит под голую пятку колючую шишку или воткнёт между пальцев сучок.
Уж какой-нибудь недогляд да найдёт! Дырочка в сапоге — нальёт ледяной воды. Ворот распахнут — горсть колючей хвои за шиворот. Руками размахался — сейчас же по рукам жгучей крапивой!
Всё видят его зелёные глаза, до всего дотянутся цепкие зелёные руки. И до тех пор будет шпынять, пока не узнаете его характер. А характер у него, в общем, ничего. И узнать его просто. Надо только постараться увидеть, как улыбаются солнцу деревья, услышать, как кусты и травы просят пить, и понять, о чём говорят птицы и звери, — только-то и всего!
Нет, лес для человека не только дрова, луга не только сено, а живые существа — не только пух да перо.
Кроме пера и пуха, есть у них ещё и жизнь, полная удивительных тайн…
Охота за этими тайнами — радостная охота.
Это и есть счастливая охота.
Счастливая охота в родных лесах.
БЕЗЫМЯННОЙ ТРОПОЙ
Важно
Тропинки в горах разбегаются лучиками. И у каждой тропинки свой смысл. Вот одна протянулась к роднику — это «водяная» тропинка. Другая — в лес, к валежнику — это «дровяная». Вьётся, вьётся, спешит вниз, в долину, «домашняя» тропинка — дорога к дому.
Но есть в горах и другие тропинки. Кто их проложил — человек или зверь, — неизвестно. Их и заметить-то не просто. Только если пригнёшься, увидишь на осыпи, под серыми скалами, тёмную ниточку. Это и есть та самая тропинка. Шириной она в два козлиных копытца. Никто не знает, куда она ведёт. Потому и называют эти тропинки «безымянными».
Пойдёшь по «водяной» тропе — найдёшь воду. По «дровяной» — дрова.
Я выбрал себе безымянные тропы — и вот что на них увидел.
Ночь на Кара-Даге
Я охотник и не новичок в горах. Но такого мрачного нагромождения скал мне ещё не приходилось встречать. Крикнешь, — из провалов и пропастей гаркнет в ответ стоголосое эхо. Идёшь, — в спину тебе будто упорно смотрит кто-то; обернёшься — никого нет.
Скалы мертвы. И пусты. А ведь путь охотника красят встречи. Трудно идти, когда ничего не ждёшь впереди.
Ломает высота. Даже на привале сердце стучит быстро-быстро. И дышишь, как загнанная лошадь.
Вечер застал меня высоко в этих диких скалах.
Собираю пучки колючей травы и растапливаю на них в котелке снег. Трава сырая. Дым от неё густой, зелёный и едкий. Вода становится горькой, как хина. Сухарь холодный, крепкий — не угрызть!
Пора в спальный мешок.
Блаженны минуты, когда после выматывающих силы подъёмов залезешь, наконец, в мягкий и тёплый спальный мешок и растянешься в нём на покое! Но тут кругом так мрачно и дико, что и отдых не радует.
Глубоко внизу застыло холодное облачное море. Горный хребет в нём как изрезанный морской берег.
Совет
Тишина. Напряжённое ухо ловит отдалённый, еле слышный рёв. Это шумят водопады глубоко внизу, под облаками.
Из-за чёрной скалы, похожей на запрокинутую морду зверя, вылезает узкий зелёный клык месяца.
Холодина! С головой залезаю в мешок. Но и в мешке не согреться. Пахнет мокрой овчиной. В бока впиваются острые камни. Дышать в мешке ещё труднее.
Не радуют и мысли о завтрашнем дне: опять голые скалы, снег, тяжёлые подъёмы…
Заснул под утро.
… Разбудили меня какие-то непонятные звуки, ворчание, сухой скрип, будто что-то жёсткое тёрлось о камень.
Осторожно высовываюсь из мешка и подтягиваю к себе карабин.
Горы чёрные, без глубины, как вырезанные из бумаги. Белое облачное море внизу, тронутое зарёй, розовеет.
Глаз не оторвать: пенистое розовое море с чёрными островами гор! Это так необычайно, что забываю и про холод, и про непонятные звуки.
Но вот опять скрип, ворчание, шлёпание. Приподнимаюсь на локте и вижу: над пропастью на каменной плите сутуловатые силуэты чудовищ. Чёрные на розовом. Их двенадцать. Они похожи на горбатых старух. Головы у них втянуты в плечи. Большие крючковатые носы торчат прямо из груди.
Вот зашевелились. Переступают с лапы на лапу. Вытянули змеиные шеи к земле. Шеи-змеи раскачиваются. Слышно сердитое ворчание.
И вдруг все разом подняли головы.
Раздался костяной звук: чудовища столкнулись тяжёлыми костяными носами!
Столкнулись и разошлись; грузно, вперевалку заковыляли по плите, волоча по земле свои громадные приспущенные крылья. И тут послышался тот сухой скрип, что меня разбудил, — это их жёсткие перья тёрлись о камень.
Обратите внимание
Я узнал этих чудовищ. То были сипы — огромные птицы горных высот, птицы-мертвоеды. Белоголовые грифы, ростом много больше самого крупного из орлов — беркута. В размахе крыльев сипа чуть не три метра.
Вот одна из этих чудовищных птиц остановилась, закинула голову на спину. Из разинутого клювища вылетело облачко пара. Громкий хриплый клёкот понёсся в скалы. Каждая трещина, каждый провал повторили крик.
После первого заклекотал второй сип, потом третий. Скалы кричали голосами сипов.
Вот сипы перестали кричать и, скрипя крыльями, заковыляли обратно к краю пропасти. Сошлись, закачались, опустив шеи и переваливаясь с лапы на лапу. И опять внезапно, как по команде, подняли и сдвинули головы — стукнулись чугунными клювищами!
Показалось из-за горы солнце. Со скал живо сбежала чёрная тень. Побелел синий снег. Розовое море стало жёлтыми облаками. Облака раздвинулись — и рёв подоблачных водопадов стал яснее и громче.
Чудовищные птицы не кажутся уже чёрными. Жёлто-бурые, с длинными белыми шеями, они все повернулись в одну сторону и молча смотрят, как из-за чёрной скалы, похожей на запрокинутую морду зверя, медленно поднимается солнце.
Когда солнце поднялось над скалой, среди сипов опять началось движение. Один за другим они неуклюже поскакали к самому краю каменной плиты, помогая себе полураспущенными крыльями. С ходу прыгали вниз, в бездну. Сейчас же поднимались из неё, распластав огромные крылья навстречу утреннему ветру. Ветер посвистывал в их широко расставленных маховых перьях.
Один за другим сипы большими кругами поднимались над горным хребтом и исчезали в безоблачном небе.
Улетели сипы. Стал собираться и я. Весело собирался.
Усталости как не бывало. И вода стала вроде не такая уж горькая. И сухарь вкусен. И трудный путь не страшит.
Читать онлайн О смешных зайчиках (сборник) страница 6. Большая и бесплатная библиотека
Николай Сладков
Званый гость
Увидела Сорока Зайца – ахнула: – Не у Лисы ли в зубах побывал, косой? Мокрый, драный, запуганный!
– Если бы у Лисы! – захныкал Заяц. – А то в гостях гостевал, да не простым гостем был, а званым…
Сорока так и зашлась:
– Скорей расскажи, голубчик! Страх склоки люблю! Позвали, значит, тебя в гости, а сами…
– Позвали меня на день рождения, – заговорил Заяц. – Сейчас в лесу, сама знаешь, что ни день – то день рождения. Я мужик смирный, меня все приглашают. Вот на днях соседка Зайчиха и позвала. Прискакал я к ней. Нарочно не ел: на угощение надеялся.
А она мне вместо угощения зайчат своих под нос суёт: хвастается.
Эка невидаль – зайчата! Но я мужик смирный, говорю вежливо: «Ишь какие колобки лопоухие!» Что тут началось! «Ты, – кричит, – окосел? Стройненьких да грациозненьких зайчат моих колобками обзываешь? Вот и приглашай таких чурбанов в гости – слова умного не услышишь!»
Только от Зайчихи я убрался – Барсучиха зовёт. Прибегаю – лежат все у норы вверх животами, греются. Что твои поросята: тюфяки тюфяками! Барсучиха спрашивает: «Ну как детишки мои, нравятся ли?» Открыл я рот, чтобы правду сказать, да вспомнил Зайчиху и пробубнил.
«Стройненькие, – говорю, – какие они у тебя да грациозненькие!» – «Какие, какие? – ощетинилась Барсучиха.
– Сам ты, кощей, стройненький да грациозненький! И отец твой и мать стройненькие, и бабка с дедом твои грациозненькие! Весь ваш поганый заячий род костлявый! Его в гости зовут, а он насмехается! Да за это я тебя не угощать стану – я тебя самого съем! Не слушайте его, мои красавчики, мои тюфячки подслеповатенькие…»
Важно
Еле ноги от Барсучихи унёс. Слышу – Белка с ёлки кричит: «А моих душечек ненаглядных ты видел?»
«Потом как-нибудь! – отвечаю. – У меня, Белка, и без того в глазах что-то двоится…»
А Белка не отстаёт: «Может, ты, Заяц, и смотреть-то на них не хочешь. Так и скажи!»
«Что ты, – успокаиваю, – Белка! И рад бы я, да снизу-то мне их в гнезде-гайне не видно! А на ёлку к ним не залезть».
«Так ты что, Фома неверующий, слову моему не веришь? – распушила хвост Белка. – А ну отвечай, какие мои бельчата?»
«Всякие, – отвечаю, – такие и этакие!»
Белка пуще прежнего сердится:
«Ты, косой, не юли! Ты всё по правде выкладывай, а то как начну уши драть!»
«Умные они у тебя и разумные!»
«Сама знаю».
«Самые в лесу красивые-раскрасивые!»
«Всем известно».
«Послушные-распослушные!»
«Ну, ну?!» – не унимается Белка.
«Самые-всякие, такие-разэтакие…»
«Такие-разэтакие?.. Ну держись, косой!»
Да как кинется! Взмокреешь тут. Дух, Сорока, до сих пор не переведу. От голода чуть живой. И оскорблён, и побит.
– Бедный, бедный ты, Заяц! – пожалела Сорока. – На каких уродиков тебе пришлось смотреть: зайчата, барсучата, бельчата – тьфу! Тебе бы сразу ко мне в гости прийти – вот бы на сорочаток-душечек моих налюбовался! Может, завернёшь по пути? Тут рядом совсем.
Вздрогнул Заяц от слов таких да как даст стрекача!
Звали потом его в гости ещё лоси, косули, выдры, лисицы, но Заяц к ним ни ногой!
Николай Сладков
Непослушные малыши
Сидел Медведь на поляне, пень крошил. Прискакал Заяц и говорит: – Беспорядки, Медведь, в лесу. Малые старых не слушают. Вовсе от лап отбились!
– Как так?! – рявкнул Медведь.
– Да уж так! – отвечает Заяц. – Бунтуют, огрызаются. Всё по-своему норовят. Во все стороны разбегаются.
– А может, они того… выросли?
– Куда там: голопузые, короткохвостые, желторотые!
– А может, пусть их бегут?
– Мамы лесные обижаются. У Зайчихи семеро было – ни одного не осталось. Кричит: «Вы куда, лопоухие, потопали – вот вас лиса услышит!» А они в ответ: «А мы сами с ушами!»
– Нда, – проворчал Медведь. – Ну что ж, Заяц, пойдём, поглядим что к чему.
Пошли Медведь и Заяц по лесам, полям и болотам. Только зашли в лес густой – слышат:
– Я от бабушки ушёл, я от дедушки ушёл…
– Это что ещё за колобок объявился? – рявкнул Медведь.
– И совсем я не колобок! Я солидный взрослый Бельчонок.
– А почему тогда у тебя хвост куцый? Отвечай, сколько тебе годов?
– Не сердись, дяденька Медведь. Годов мне ещё ни одного. И с полгода не наберётся. Да только вы, медведи, живёте шестьдесят лет, а мы, белки, от силы десять. И выходит, что мне, полугодке, на ваш медвежий счёт ровно три года! Вспомни-ка, Медведь, себя в три годочка. Небось тоже от медведицы стрекача задал?
– Что правда, то правда! – проворчал Медведь. – Год ещё, помню, в пестунах-няньках ходил, а потом сбежа-а-ал. Да на радостях, помню, улей разворотил. Ох и покатались же на мне пчёлы тогда – посейчас бока чешутся!
Пошагали Медведь с Зайцем дальше. Вышли на опушку и слышат:
– Я, конечно, всех умней. Домик рою меж корней!
– Это ещё что за поросёнок в лесу? – взревел Медведь. – Подать мне сюда этого киногероя!
– Я, уважаемый Медведь, не поросёнок, я почти взрослый самостоятельный Бурундук. Не грубите – я укусить могу!
– Отвечай, Бурундук, почему от матери убежал?
– А потому и убежал, что пора! Осень на носу, о норе, о запасах на зиму пора думать. Вот выройте вы с Зайцем для меня нору, набейте кладовую орехами, тогда я с мамой до самого снега в обнимку готов сидеть. Тебе, Медведь, зимой забот нету: спишь да лапу сосёшь!
– Хоть я лапу и не сосу, а правда! Забот у меня зимой мало, – пробурчал Медведь. – Идём, Заяц, дальше.
Пришли Медведь и Заяц на болото, слышат:
– Хоть мал, да удал, переплыл канал. Поселился у тёти в болоте.
– Слышишь, как похваляется? – зашептал Заяц. – Из дома удрал да ещё и песни поёт!
Рыкнул Медведь:
– Ты почему из дома удрал, ты почему с матерью не живёшь?
– Не рычи, Медведь, сперва узнай что к чему! Первенец я у мамы: нельзя мне с ней вместе жить.
– Как так нельзя? – не унимается Медведь. – Первенцы у матерей завсегда первые любимчики, над ними они больше всего трясутся!
– Трясутся, да не все! – отвечает Крысёнок. – Мама моя, старая Водяная Крыса, за лето три раза крысят приносила. Две дюжины нас уже. Если всем вместе жить – то ни места, ни еды не хватит. Хочешь не хочешь, а расселяйся. Вот так, Медведушко!
Почесал Медведь щёку, посмотрел на Зайца сердито:
– Оторвал ты меня, Заяц, от серьёзного дела! Всполошил по-пустому. Всё в лесу идёт, как тому и положено: старые старятся, молодые растут. Осень, косой, не за горами, самое время возмужания и расселения. И быть посему!
Николай Сладков
Отчаянный заяц
Вылиняли у зайца-беляка задние ноги. Снега ещё нет, а у него ноги белые стали. Будто белые штаны надел. Раньше серого зайца никто и на поляне не замечал, а теперь он и за кустом сквозит. Всем как бельмо на глазу! В ельник забился – синицы увидели. Окружили и давай пищать:
– Заяц в штанах, заяц в штанах!
Того и гляди, лиса услышит.
Заковылял заяц в осинник.
Только под осинкой залёг – сороки увидели! Как затрещат:
– Заяц в штанах, заяц в штанах!
Того и гляди, волк услышит.
Замелькал заяц в густель. Там ёлку вихрь повалил. Легла ёлка вершиной на пень. Как шалашиком, пень накрыла. Вспрыгнул беляк на пень и притих. «Вот, – думает, – теперь от всех спрятался!»
Шёл по лесу охотник и видит: в самой густели будто глазок на небо сквозит. А какое там небо, если позади лес чёрный! Заглянул охотник в лесной глазок – заяц! Да близко – ружьём ткнуть можно. Ахнул охотник шепотком. А заяц – некуда податься – шасть прямо на охотника! Отшатнулся охотник, запутался ногами в валежнике и упал. А когда вскочил, только белые штаны заячьи мелькали вдали.
Опять увидели зайца синицы, запищали:
– Заяц в штанах, заяц в штанах!
Сороки увидели, затрещали:
– Заяц в штанах, заяц в штанах!
И охотник кричит:
– Заяц в штанах!
Вот штаны – ни спрятать, ни переменить, ни сбросить! Хоть бы уж снег скорей – беспокойству конец.
Литература
Август! Кончается лето… Пойдёмте в лес вместе с Николаем Сладковым. Конечно, прогулка будет воображаемой, но настоящую можно совершить и после чтения. Наш спутник — автор книги «Иду я по лесу» — расскажет о многих интересных названиях птиц.
Вы узнаете, кто такие пухляки, чумички, пастушки! И ещё о том, что бывает медовый дождик, а в сухой осине, которую хочется сломать, могут жить лесные обитатели.
Совет
Обязательно помните, что великан-человек должен быть очень осторожным: всюду маленькие живые существа, которые никому не мешают, торопятся по своим делам и заботятся о потомстве.
Николай Сладков приходил в лес в разное время года и время суток. Иногда возвращался в знакомые места, отмечал изменения. Писатель и нас с Вами призывает быть наблюдательными людьми, больше бывать на природе, заботиться о чистоте окружающего мира.
Николай Сладков
Иду я по лесу
Главы из повести
ВЕЛИКАН
Иду я по лесу, ничего худого не замышляю, а все от меня шарахаются! Чуть караул не кричат. Кто даже молча орёт. В лесу наше ухо многих звуков не слышит. Не приспособлено. Наше ухо хорошо слышит только то, что надо ухо входит, а в другое выходит.
А кому мы сами опасны, для тех ухо наше и вовсе глухо. И вот во всё горло орёт вокруг разная мелюзга на своём писклявом ультразвуке — караул, помогите, спасите! — а мы знай ломимся напролом. Не вставлять же специально для такой мелюзги слуховую трубку в ухо.
Ещё чего!
А ведь для многих в лесу мы уже тем страшны, что не слышим их, да ведь и по сравнению с ними мы великаны сказочные! Ты только ногу занес, чтобы шагнуть, а над кем-то нависла твоя подметка, как грозовая туча.
Ну-ка представь себе рубчатую подмётку размером с тучу и что вот-вот она обрушится на тебя — заорёшь небось на полную мощность, даже если и голоса нет.
На ультразвуке взвоешь! Мы в лесу по живому шагаем, проносимся как циклон, как тайфун.
Если снизу на нас смотреть — мы что скала до неба! И вдруг эта скала обрушивается и с ревом и гиканьем начинает кататься. Ты-то просто радуешься, в траве валяешься, ногами дрыгаешь и хохочешь, а под тобой всё живое в лепёшку, всё изломано, исковеркано, всё в труху. Ураган, буря, шторм. Стихийное бедствие!
А руки твои, а рот, а глаза!
Птенчик притих, прижался, ты к нему от души добрые руки протянул, ты хочешь ему помочь.
Обратите внимание
А у него от страха глаза закатываются! Сидел себе спокойно на кочке, а с неба вдруг гигантские щупальца протянулись со скрюченными когтями! И голос гремит, похожий на гром.
И глазищи очкастые, блистающие как молнии. И разверстая красная пасть, а в ней зубов, как яиц в лукошке. Не хочешь, глаза закатишь…
И вот иду я по лесу, ничего худого не замышляю, а все пугаются, все шарахаются. И даже гибнут.
Что ж теперь, и в лес из-за этого не ходить? Уж и шагу шагнуть нельзя? Или под ноги сквозь лупу смотреть? Или рот прикрывать повязкой, чтоб ненароком мошку не проглотить? Что ещё прикажете делать?
А ничего! И в лес ходи, и валяйся в траве-мураве. Загорай, купайся, наблюдай птенцов, собирай ягоды и грибы. Одно только помни. Помни, что ты великан. Огромный сказочный великан.
А раз ты огромный, не забывай о маленьких. Раз сказочный, изволь-ка быть добрым. Добрым сказочным великаном, на которого в сказках всегда надеются лилипутики. Только-то и всего…
МУРАВЬИНАЯ КРЫША
Иду я по лесу, прохожу мимо знакомого муравейника — и не узнаю. Муравейник-то в крапинку! Купол выложен белыми комочками словно мозаикой. Беру один пальцами — липкий. К носу поднес — смола!
Ни с чем не спутаешь запах лесной смолы: вдохнешь — и перед глазами поднимется хмурый нагретый ельник или встанет звонкий и светлый сосновый бор.
Важно
Но рядом с муравейником ни елей, ни сосен — откуда же появилась смола? Да вот откуда — муравьи несут!
Понятно, когда муравьи несут гусеничек, мотыльков, комаров, жуков. Но смолу! Зачем им смола? А они старательно волочат тяжёлые комья, с трудом втаскивают на купол и тут кладут. Внутрь муравейника не заносят.
Никчемная какая-то работа, непонятная. Или просто забава? Но у муравьев не бывает, чтобы вот просто так, ни для чего, от избытка сил. Зачем-то им это надо. Столько труда, так стараются! И дорожат смоляными комочками не меньше, чем гусеницами и жуками.
А солнце печёт! Надо бы не спеша разобраться, что тут к чему, но невмоготу. Комары берут уже сотую пробу моей крови — проверяют моё здоровье. Слепни гудят, как пчелиный рой: этим чем жарче, тем лучше.
Чем жарче… И как ударило — муравьи же крышу свою смолят! Смола ведь плавится на жаре, растекается, слепляет мусоринки и хвоинки. И покрывается купол плёнкой — как крыша рубероидом или толем. Никакой дождь им теперь не страшен — непромокаемая смолёная крыша!
Ну что же, пора! Август, за ним сентябрь. Осенние дожди и ненастье. А там и зима. Готовь сани летом!
С удивлением смотрю на лесной домик, сложенный из палочек и хвои. В домике бойкий шестиногий народец? солдаты, строители, охотники. Жизнь их полна забот. Сражаются, охотятся, строят, копают землю, прокладывают дороги. И вот даже крышу смолят! Загодя готовятся к осени. Откуда-то знают, что скоро дожди. Разве не удивительно?
И мне бы пора крышу свою чинить, да всё некогда, всё в лесу да в лесу. Уж очень много в этом лесу удивительного!
СЛАВНЫЙ ЛЕС
Совет
Иду я по лесу и думаю: до чего славные имена у лесных жителей! Пухляк, например. Пуховый шарик вроде клубочка ниток.
А птичка-чумичка! Она и есть чумичка — разливная ложка: хвостик как длинная ручка, сама кругленькая как черпачок. Дрозд-белобровик с белой бровью, синичка-хохлатка — с хохлом, горихвост — с ярким как огонек хвостом.
А разве плохо: овсянка, коноплянка, просянка? Или малиновка? Чечевичка? Даже птица-поганка! Хоть и рогатая…
А бабочки! Бабочка-зорька. Бабочка-голубянка. Крапивница, лимонница, капустница. Боярышница. Или бабочка-бражник. Винный бражник… А жуки! Все эти усачи, скрипачи, листоверты. Скакуны, щелкуны, карапузики. Жалко даже на булавку накалывать.
Со зверями, правда, похуже. Волки, медведи — звери серьёзные. Но уж ёж или зайчик куда как мило. Даже лисичка. Лисичка-сестричка…
У всех вполне хорошие имена, про таких только сказки и складывать. Жили-были в лесу… И дальше про всех лесных жителей по порядку! Про лисичку-сестричку, про братца-зайца. Про пухляка, белобровика, горихвоста. Про овсянку и просянку. Про чумичку и чечевичку. Про бабочку-зорьку и голубянку. Про жуков-усачей и жуков-скрипачей. Про долгоносиков и карапузиков.
Какие бы получились славные сказки! Да и как же иначе, если славное всё вокруг! Кусты и деревья, цветы и травы. И звери, и птицы, и бабочки, и жуки. И славная тропинка вьётся через славный лес. И славно по ней идти.
СВИСТУНЫ
Иду я по лесу и слышу: свистит кто-то в два пальца! А темень, глухая ночь, добрые люди давно по домам спят…
Обратите внимание
Выхожу на обочину лесного болота — на болоте свистят. Двое. Слаженно так, как кнутом по очереди щёлкают: твуть, твуть! И чётко — раз в секунду. До пяти досчитал — пять «твуть» услышал, до десяти — десять. Хоть секундомер проверяй по свистунам-разбойникам!
Но не разбойники это, а пастушки. Не те, конечно, что стадо пасут, а болотные пастушки, птицы такие. Свистят хлестко и озорно, а в деревне их все зовут пастушками.
Разохотились погонышки-пастушки!
Наперебой без отдыха на два счета — твуть да твуть! Это только принято говорить, что, мол, в одно ухо входит, а в другое выходит. Если бы — застревает! До рассвета эти два погоныша все уши мне просвистели. Слушал 7200 секунд. То есть на двоих 14 400 свистов!
А они еще и до моего прихода свистели и, может, не один час. Не переставая. И не охрипли, и не осипли, и голоса не сорвали. И не надоело!
А я-то внука ругаю, что он много свистит. Куда ему до этих свистунов-разбойников! Вот ведь сколько можно свистеть, если весна! Или детство…
МЕДОВЫЙ ДОЖДЬ
Иду я по лесу, на небе ни облачка, а по листьям дождь шуршит! Листья мокрые и блестящие, капельки с листьев скатываются в траву. И на лицо падают капли.
Вытираю лицо ладонью и чувствую на губах… вкус мёда! Выставил под дождь ладонь, лизнул, понюхал, так и есть — мёд. Шуршит в лесу дождь медовый, на траве медвяная роса! А пчёл не видно и на небе ни облачка…
Смотрю растерянно по сторонам.
На мокрые листья садятся полосатые, как тигры, осы и шершни. По сырым травинкам карабкаются шустрые муравьи. И муравьи и осы сосут медовые капли.
Важно
И вдруг понимаю, что дождинки медовые не с неба падают, а с листьев клёна! Нависли клёны, как туча зелёная, из-под каждого листа падают капли. А из-под дерева дождь!
На изнанке листьев густо расселись тли, уткнули в лист хоботки и сосут сладкий кленовый сок. Неисчислимые стада тлей! И все сосут. Сок вытекает, тли роняют капельки — шумит сладкий древесный дождь!
Для всех сладкоежек июнь в лесу — медовый месяц.
СУШИНА
Иду я по лесу, и вдруг сушина! В детстве любили мы, мальчишки, такие сушины валить. Как сейчас помню, стояла тогда вот тут на опушке огромная сухая осина, казалось, до неба! Раскачать такую да грохнуть — землетрясение произойдёт!
Загорелся я, нажал, помню, плечом — и сушина дрогнула! Теперь, если с умом раскачать да вовремя поднажать, и любо-дорого! Но из дупла осины выпорхнул дятел! И такой поднял крик, что и без переводчика ясно — в дупле у него птенцы. И один уже высунулся и стрекочет: красные пёрышки на макушке дыбом — сердится или боится.
Ладно, думаю, живите пока. А как улетите, так и грохну сушину в полное своё удовольствие.
Через неделю пришёл — тихо. Дятел не кричит, дятлята не стрекочут. Выросли и улетели, наверное. Можно сушину валить. Нажал, а сам на всякий случай на дупло поглядываю.
Дупло раз — и исчезло! Только что чернела дырочка — и вот нет её. Присмотрелся — из дупла высунулась серенькая летяга! Заткнула собой дупло, серую-то на сером не видно.
Как же сушину валить, если такой диковинный зверёк поселился — летучий!
С месяц к дуплу не ходил. А руки чешутся, зудит плечо! Так и вижу, как грохнется — пыль столбом! Не утерпел, пошёл. Только сушину качнул, а из дупла не летяга, не дятел, а… злые шершни! Большие и полосатые. Зароились, забасили — и на меня! Я по кустам и травам, через пеньки и колоды. Шершни прямо в затылок воют, чуть на ушах не виснут.
Совет
Оставил я сушину в покое. И правильно сделал. Сколько ещё потом в ней разных пичуг и зверушек жило! Летучая мышь жила. Пучеглазый сыч-воробей, лесной голубок-клинтух. И я уже приходил к ней не чтобы её свалить, а чтобы на жильцов её посмотреть. Куда интересней! Ну свалил бы, ну грохнул — только пыль в глаза. А так что ни встреча, то незабываемое открытие.
Сушины той теперь нет давно, а я всё помню. Жалею, что не додумался подпереть. Может быть, до сих пор бы стояла. И было бы их теперь две.
Я подошёл к новой сушине и постучал. Из дупла выпорхнул дятел и принялся на меня кричать! Всё повторялось. И если я её сейчас не свалю, то снова увижу и летучую мышь, и сыча, и летягу, и клинтуха-голубка. Словно побываю в далёком детстве.
КОГО СПАСАТЬ?
Иду я по лесу, а за пеньком пыхтение и шипение! Ёжик на гадюку напал! Прижал лапой хвост, колючки надвинул на лоб — пыхтит и наскакивает, пыхтит и наскакивает. Гадюка бьётся, выгибается, шипит, клюет ежа, да всё в колючки — вся пасть в крови.
— Защитить слабого! — привычно вскинулся я. И за палку. Э-э, а слабый-то в этой драке гадюка ядовитая! Такую защитишь, а она тебя потом и тяпнет!
Но ядовитых змей теперь охраняют, опасный яд можно сделать целебным. И надо бы мне за эту гадюку целебную заступиться. Но и ежи стали редкими, их тоже надо беречь: зверьки для леса полезные, симпатичные. Так что же делать?
Гадюку убить — закон нарушить. Ежа отогнать — полезного зверька обидеть, голодным бедолагу оставить.
Итак, гадюка полезна и ёжик полезен. Гадюка под охраной и ёжик тоже. Гадюка, правда, слабее ежа, но ёжик зато симпатичней. Если возьмусь за спасение гадюк, всех ежей придётся перебить. А если мне приятней ежи, не должен я тогда спасать от них гадюк!
Кого от кого спасать? Слабых от сильных? Но каждый слабый сам для, кого-то сильный! Филин сильнее ежа, ёжик сильнее гадюки, гадюка сильней землеройки, землеройка сильнее ящерицы, ящерица сильнее жужелицы, жужелица сильнее червяка. Полезного от вредного? А кто тут вредный и кто полезный? Для леса все равны, все лесу нужны. И даже необходимы.
Обратите внимание
Совсем всё запуталось. Отобью у ежа эту гадюку, он себе другую найдёт. А эта, может, другому ежу попадётся. Ну если бы волк напал на барашка, тогда бы всё было ясно!
Видно, тут ничего не поделаешь. Да и поздно! Пока я гадал-раздумывал, ёж гадюку в кусты уволок. Ему-то раздумывать некогда…
Вот ведь как бывает! Ежу всё понятно, а тебе нет. И хоть сто лет думай, ни до чего не додумаешься. И другим не подскажешь. Прямо как в тёмном лесу!
СОРОКА
Иду я по лесу, высматриваю грибы. А уж если грибы высматриваешь, то ничего другого не видишь!
Хорошие грибы, как им и положено, надёжно прячутся, а поганки разные сами выставляются на глаза. Особенно мухоморы — кого им бояться? Грибные комарики их облетают, жуки обходят, даже слизни не подползают. И я перешагиваю.
Мухомор есть мухомор. Ему не то что муху, ему и человека недолго уморить. Вот и торчит у всех на виду: грибники не берут, звери не трогают, птицы не прикасаются.
…И вижу вдруг расклёванный мухомор!
Кто осмелился, что за глупец? Сам ведь себя отравил. Где он, бедняга, сейчас? Поди дознайся — лес молчит, никого рядом нет. А у других мухоморов караулить, так всё лето можно без толку просидеть. Жди, когда ещё такой дурень объявится. Тут уж как повезёт.
И повезло! На другой же день, в том же месте за кустом замелькало белое. Я выглянул из-за дерева — по земле скакала сорока. Подпрыгнула к мухомору, склонила черную голову набок и… отломила кусочек. Отломила и проглотила.
Отравилась, тёмная голова!
Но сорока как ни в чём не бывало взлетела на ёлку и стала чистить перышки.
Важно
Я от удивления выставился, и она меня увидела: посыпались сверху сорочьи крики на мою голову, как шишки с ёлки! Я иду, а она за мной с дерева на дерево и всё орёт.
Я жду, вот ослабеет, вот занеможет, вот с дерева упадёт, а она орёт всё громче и оголтелей. Совсем непохожа на отравившуюся и больную. Наоборот, мухомор ей вроде бы сил добавил, на здоровье пошёл!
Может быть, так и есть: ведь даже страшный змеиный яд в малых дозах действует как лекарство. Да и не встречал я ещё сороки, которой бы жизнь надоела. Не той эта птица породы, чтоб самой травиться. Она скорее всем другим жизнь отравит. Я уж давно из леса вышел, а она — слышите? — всё орёт. И неизвестно, когда успокоится. Такой даже мухомор на пользу.
Сладков Н. Иду я по лесу / Юный натуралист. — 1982. — № 8.
…В ПОИСКАХ СЕБЯ… Персональный сайт LikeFeo :: БИБЛИОТЕКА :: Николай Сладков
Николай Сладков
«Зарубки на памяти»
I
Тетради моих дневников – это мои «годовые кольца»: в них, как и в кольцах дерева, летопись моей жизни.
Лес для человека не только хвойный, лиственный или смешанный, oн для него и радостный, вдохновляющий, удивительный, наводящий на размышления. Даже страшный! Но всегда притягательный и красивый. Самое удивительное явление на земле. Самое прекрасное и самое уязвимое.
Ходишь по давным-давно знакомым тебе местам – и словно везде сам себя встречаешь: и тут ты, и там, и там. И все, что вокруг, давно твое и всюду ты, ты и ты.
Весной в лесу и без тебя все торопится, а ты еще больше торопишь время – с нетерпением ожидаешь каждый новый день, предвкушая завтрашние события.
Пока не спохватишься – а весна-то уже и кончается! И куда спешил, зачем весну торопил – жди теперь новую целый год!
В лесу все неожиданно, непредсказуемо и всякий раз внове. Работа для всех твоих пяти чувств. А то и шести…
Остановись, осмотрись – и лес начнет тебе открываться не вообще, не скопом, а в том месте, в котором остановился, – болотцем, вырубкой, поляной или ручьем.
Совет
Это как разговор с человеком: одно дело на ходу, на бегу – привет, привет! – и бегом дальше. И совсем иное, когда неспешно, обстоятельно, по душам.
В ливень я поднимаю руки, хватаю тугие струи дождя – и так достаю до неба…
Мы слишком быстрые и не видим того, что медленно происходит. Не видим, как растут деревья, как дробятся и рассыпаются скалы, как погружаются в землю камни.
Мы очень быстро живем. И очень мало.
Вся лесная жизнь замешена на терпении. Семя в земле терпеливо ожидает своей поры. Цветок ждет тепла. Сова весь день неподвижно сидит в ожидании ночи. Ливень, буря, мороз – а ты терпи. И пусть тебе уже не терпится, а ты терпи. Холод, голод, жара — терпи. Все перетерпи – и только тогда исполнится то, ради чего терпел.
Зимой деревья от ветров и морозов поскрипывают, похрустывают, постукивают, попискивают, и это бывает очень похоже на голоса летних птиц. Уж не снятся ли зимним деревьям летние сны, не вспоминают ли они сквозь сон о птицах, что пели летом на их сучках? А почему бы и нет?..
Каждое дерево шумит – даже в пору безветрия. И у каждого свой, особый шум.
Но лес, бывает, так соединит все шумы, так их перемешает, что получится полная тишина. Лесная особая тишина.
Идешь по весеннему лесу и вспоминаешь, кого ты видел и слышал тут в прошлые весны. Вспомнишь песни зяблика или веснички – они тут же и пропоют. Вспомнишь линючего зайца – он уже тут как тут, скачет-шуршит в ольшанике! Вспомнишь про дятла – а он уже где-то стучит.
И так получается, словно они не из леса являются, а из твоей памяти! Вспоминаешь – как на волю их выпускаешь. Только вспомнишь, а он и тут. Полная голова воспоминаний, полный лес зверей и птиц.
Рассказывая о лесе, ты неизбежно рассказываешь и о себе.
Три года не был я на этом лесном островке посреди мохового болота, а ничего на нем за это время не изменилось: те же сизые от лишайников сосенки, ярко-зеленый брусничник, та же застойная тишина. Так было и так будет. Когда и тебя не будет…
Обратите внимание
Вспоминаешь давние, до слез когда-то огорчительные охотничьи моменты, когда упускал то птицу, то зверя, и диву даешься – уже не горюешь, а радуешься. И тому, что упустил и промазал и что не убил. А вот от прежних сладких удач одна только горечь…
Вместо травы – асфальт, вместо деревьев – стены, вместо синего неба над головой – дым и муть.
Скрежет машин вместо пения птиц, гул толпы вместо лесной тишины, топот ног вместо плеска волн. Городское бесприродное детство.
Нет одной правды на всех. Потому-то людям нужна не правда, а утешение.
Наш внутренний голос…
Не голос ли это природы, давшей нам свое поручение, по-своему определившей смысл и назначение нашей жизни?
Особенно задерживаются глаза на темных еловых мысах, вдающихся в светлое моховое болото. Как встреча двух лесных миров: мира светлого с миром темным.
Кто там живет, на границе света и темноты? Что происходит там?
Станешь шуметь в лесу – и лес сразу же замолчит, умолкнешь ты – лес сразу заговорит. Так что выбирай, кого тебе интереснее слушать: себя самого или лес?
Солнце не просто освещает лес, а всегда в нем что-то высвечивает.
То высветит елочку, усыпанную разноцветными осенними листьями, то такой мухомор, что тихонечко ахнешь, или коряжку, обросшую изумрудным плюшевым мхом. Да мало ли что еще! Bот так и глаз наш в лесу: не просто видит, а высматривает свое.
Обрадованные встречей в лесу, мы не всегда догадываемся, что совсем не эта вот птица, не этот вот цветок создали нам счастливое настроение, а все встреченные по пути птицы и все увиденные цветы. Все они добавляли и добавляли по капельке нам радости. И не только они, а и кусты, и деревья, и ветер, и солнце, и радуга. И – весь наш путь.
Важно
И бессмысленна наша надежда завладеть радостью, унеся из леса поразивший нас цветок или поймав голосистую птицу. Тогда уж берите домой весь лес целиком – или сами идите из дома в лес!
Чужды осеннему тихому лесу громкие голоса, тарахтенье мотора, брёх собак. И особенно – выстрелы, убивающие его тишину и покой.
Глядя на жeлудь или орешек липы, не представишь тот могучий дуб или пышную липу, которые спрятаны в этих плодах, хотя облик их уже в них заложен. Вот так не видишь и то, что заложено в каждой встрече в лесу, что из нее со временем прорастет и чем обернется. Все окружающее скрывает в себе гораздо больше, чем кажется нам на первый взгляд.
Чем интереснее человек, тем интереснее все, о чем он рассказывает: и лес, и звери, и птицы. Явления, события, люди.
Все меньше в лесу зверей и птиц – угасает огонек в лампе, в которой выгорел керосин. Все слабей огонек, все копотней, и уже начинает мигать. И если вовремя не заправить лампу – совсем потухнет. И навсегда.
А что, если бы леса и поля вдруг заговорили? Что бы услышали мы от них? Наверное, то, о чем и сами догадываемся, когда они упорно молчат.
Ложный гриб до того всегда ровненький, чистенький, аккуратненький, что всем сразу видно – он насквозь ложный.
Заросшую тропу в ельник опознаешь и через много лет.
Тянется сквозь темный ельник узенькая полоска осинок, березок, рябинок – зеленая извилина памяти. А по кольцам на срезе можно даже узнать, когда тут была тропа. Долгая память леса…Совет
Почему все дикие звери и птицы так недоверчивы? Потому что всех доверчивых убили охотники.
В лесу много мест, которые очень хочется обойти стороной. Не поддавайся соблазну, иди напрямик.
И лес тогда может открыться тебе с той стороны, о которой ты даже и не догадывался.
Природу не любят только те, кто боится остаться наедине с самим собой.
Сколько фантастического могли бы рассказать о своей жизни звери, рыбы и насекомые! Но они молчат.
Не потому ли, что мы их об этом не спрашиваем?
Пора уже собирать рассказы очевидцев о встречах со зверями и птицами, как собирают старые песни, легенды и сказки.
Оборотни… Гусеница оборачивается бабочкой, личинка стрекозы – стрекозой. Личинка – житель подводного царства, стрекоза – воздушного.
Помнит ли стрекоза о своей прошлой жизни в подводном лесу, населенном подводными обитателями? Или оборотень теряет все свое прошлое и живет только отпущенными ему минутами? Как забывает птица свою жизнь в яйце.
До встречи с тобой все эти леса и поля, луга и болота были сами по себе, отдельно. А после встречи они с тобой породнились, вошли в твою жизнь – леса и все, кто в них живет.
Теперь уже не просто заяц запрыгал, но поскакало твое отношение к нему!Обратите внимание
Всю историю мы, как мужик медведя, хитро обманывали природу. А обманули сами себя: ни вершков теперь у нас, ни корешков!
Наши города как огромные надгробные плиты на похороненной под ними землей.
Мне не нужны ни птица, ни зверь, а нужно общение с ними, выслеживание их; мне нужна не стрельба из засады, а ожидание в ней; мне не нужна вершина горы
мне интересен подъем на нее. Мне действие важно, а не итог.
У каждого живого существа своя жизнь, своя судьба. И твои встречи с ним – мгновения в его судьбе: встретились и разошлись. И снова каждый сам по себе. Но так только кажется! После встречи и птица и зверь уже не безразличны тебе. Нет-нет да и вспомнишь, как-то они там сейчас в лесу? Что поделывают, все ли у них в порядке? И ты уже не сам по себе, а со всеми теми, кого когда-то встречал в лесу.
Сажая в клетку зверя и птицу, мы надеемся, что и дома они будут нас радовать и волновать, как волновали и радовали в лесу. И ошибаемся! Потому что в лесу не они одни нас волновали и радовали, а вместе со всем тем, что их там окружало: деревьями и кустами, шумом ветра и сиянием солнца. А без этого они всего лишь листики, сорванные с пышного дерева.
В лесу нас тревожат самые слабые запахи, самые тихие звуки. Потому что когда-то, в глубокой древности, они были для нас, людей, жизненно необходимы. И теперь эта далекая память нас останавливает и волнует.
В лесу нет правых и виноватых, в лесу правы все: осы и осоеды, тетерева и тетеревятники.
Наблюдая так называемых неразумных животных, то и дело поражаешься разумности их поведения и поступков.
II
Дарование есть поручение.
Е. Баратынский
Сейчас многие вполне умные люди утверждают, что они в пору культа «не знали», «не понимали», «не догадывались»… Очень странно: почему же я, в ту пору еще пацан, если и не знал, то хорошо уже это чувствовал?Важно
Позиция писателя схожа с поведением пловца в реке: один плывет против течения, другой – по течению, один раздвигает встречный мусор, другой лавирует между ним.
Вдруг тебя осеняет мысль: это как скала обрушивается в реку! Ты хватаешься за карандаш и лихорадочно, с пятого на десятое, записываешь самое главное – сюжет. Словно река волочит упавшую глыбу по дну, оставляя на нем обломки. Дальше река принимается за обкатывание углов, шлифовку обломков, укладывание их в определенном порядке. То же происходит у тебя в голове с мыслями и словами. В итоге у речки блестящая отмель, а у тебя более или менее достойный рассказ.
Герои моих книжек тем уже хороши, что я рад с ними встречаться снова и снова! Каждый ли пишущий может похвастаться тем же?
«Надо же во что-то верить!» Во что-то надо, но не в кого-то.
Мы занимались не выявлением талантов и склонностей человека, a поступали по армейскому правилу: «Не умеешь – научим, не хочешь – заставим!» И вот результат…
Даже Богу потребовалось семь дней для сотворения мира; нам для его уничтожения довольно одной минуты.
Пришвин написал: «Вот если бы люди бросили подсиживать друг друга и стали заниматься тем, что каждый из них любит, для чего каждый рожден, – что бы это было!» А ничего бы не было: потому что люди никогда не бросят подсиживать друг друга. В этом бессилие литературы: она знает, что надо бы изменить, но изменить ничего не может. Знает, как было бы хорошо, если бы не было так плохо…
Происходит второе изгнание человека из рая: сперва из рая небесного, теперь – из рая земного. Природа уже отторгает нас!
Предком нашего деда Мазая несомненно был старик Ной!
У людей нет контролирующего механизма, отсеивающего все нежизнеспособное, – и человечество начинает вырождаться.
От соснового бора веет вечностью и смолой.Совет
Зверь не раздумывая – по нашим понятиям он неразумный! – кидается на выручку детеныша или собрата; человек, пораздумав, – благо есть чем! – частенько уходит в сторону…
Мелькнет, бывает, некий сюжет, вспыхнешь и загоришься, кинешься вдогон, чтобы схватить и поймать «легкую птицу свободную». Вот вроде схватил, скорее ее в свою бумажную клетку, опутав строчками и словами. Смирилась птица, подчинилась тебе, а ты уже видишь, что это совсем не та жар-птица, что поманила тебя, обдала огнем, пролетая. А сидит в бумажной клетке за прутьями-строчками взъерошенная ворона. Царевна обернулась лягушкой…
Какой обернуться птицей, чтобы зов твой услышали все, кого ты любил при жизни?
…Заскорузлый рюкзак с потрескавшимися ремешками, закопченный котелок с проволочной дужкой, прожженная сбоку палатка — не просто вещи, а твои спутники, соучастники. Со временем запахи выветриваются и слабеют; как и события в твоей памяти…
Всю жизнь не терпел над собой никакого начальства! И никогда ничего у него не просил. Просить у них – всегда унижаться. А унижаться я органически не могу. Какие блага стоят нашего унижения? «Зависеть от царя, зависеть от народа…» Зависеть – это уже не быть самим собой.
До сих пор в жару на новых сосновых бревнах, которыми я заменил в доме старые, выступают большие капли смолы, похожие на блестящие слезы. Словно до сих пор бревна вспоминают свой бор и плачут.
В некоторых странах людей уже больше, чем воробьев! В Дании, например, 2 миллиона воробьев и только 1 миллион жаворонков. А людей – 5 миллионов. На Земле сейчас 5,5 миллиарда людей и всего 14 красноногих ибисов, 18 пар американских журавлей и 20 штук сейшельских зарянок.
Поиски в лесу зверей и птиц не менее интересны, чем сами встречи с ними. Больше того: просто встречи без поиска малого стоят. Встреча должна быть наградой упорству твоему и смекалке!
В пригородных лесах люди разоряют до трети всех птичьих гнезд. В Италии на пролете ежегодно убивают до 150 миллионов мелких птиц. Сколько же их гибнет по нашей вине на всей Земле?
Птицы хорошо понимают сигналы тревоги других птиц: в борьбе с общим врагом птицы нашли и «общий язык».Обратите внимание
Некоторые звери, желая выразить полную покорность и подчинение, ложатся перед сильным на землю: лежачего не бьют! И только у людей именно лежачего и бьют, да еще ногами…
Немыслимое увеличение в городах собак и кошек говорит об увеличении одиночества среди людей, об их отчужденности друг от друга.
Книги о природе раскупаются больше и больше: люди чувствуют, как природа скудеет и исчезает. И пытаются общением с книгами заменить общение с ней.