Музей М.М. Зощенко
В доме на канале Грибоедова, 9, в небольшой двухкомнатной квартире под номером 119 писатель-сатирик Михаил Михайлович Зощенко прожил свои последние годы.
Именно здесь в 1992 году был открыт государственный литературно-мемориальный музей писателя и фельетониста, который считается одним из немногих, где полностью сохранена оригинальная обстановка, а не воссоздана по фотографиям или воспоминаниям современников.
Любопытно, что знаменитый писатель в зените своей славы располагался в роскошном пятикомнатном помещении, однако после того, как ему не посчастливилось попасть в опалу советской власти, был вынужден переехать в весьма скромное 50-метровое жилье, где сегодня и функционирует его музей.
Экспозиция музея
Необычная камерная атмосфера музея охватывает уже на лестничной клетке, где установлена вешалка, на которой висят шляпы 50-60 гг. прошлого столетия.
Экспозиция представлена в двух комнатах. Одна из них – кабинет М. Зощенко, обстановка которого воссоздана с детальной достоверностью. Так, на столе писателя небрежно лежат исписанные листы (один из них заправлен в печатную машинку), очки, на небольшой конторке расположился фотоснимок родителей Михаила Михайловича.
На кровати лежат маленькие подушечки, которые, по слухам, шил сам Зощенко, чтобы иметь возможность во время бессонницы писать лежа, а около кровати – книга о Гоголе, который был любимым писателем сатирика. Любопытная деталь – полотер для натирания паркета.
Обратите внимание
Этот предмет – небольшая изюминка экспозиции, еще раз подтверждающая «настоящность» выставки.
Достаточно эмоционально воспринимается оригинальная инсталляция из водопроводных труб, дополняющая атмосферу 20-30 годов прошлого столетия. Здесь же можно увидеть и старинный кофейник, и ручную мельницу, и радиоприемник, и керосиновую лампу.
Во второй комнате, где при жизни писателя-сатирика располагалась его супруга – Вера Владимировна Зощенко, представлена выставка литературного творчества Михаила Михайловича. Здесь же можно увидеть копии наград, полученных Зощенко за участие в Первой мировой войне.
Представлены драгоценные подарки, в разные годы полученные писателем. Особый интерес представляет сабля с вензелем императора Николая II, также полученная Зощенко за военную службу.
В экспозиции представлены также фронтовые записки и зарисовки, а также полевой дневник писателя.
Самый маленький музей Петербурга
Музей Зощенко в Санкт-Петербурге – настоящий подарок ценителям литературных изысков и тонкой сатиры.
Так, в музее хранится рукопись, пожалуй, самого значительного произведения писателя «Перед восходом солнца» (именно из-за него Зощенко в 1946 году был исключен из «Союза писателей»), а также его записные книжки, оригиналы ранних рассказов, письма, личные документы, уникальная коллекция первых изданий книг писателя и подборка его литературоведческих и критических статей.
Сегодня самый маленький музей Петербурга активно участвует в научной жизни, в выставочной деятельности, ведет работу по популяризации творчества Михаила Михайловича. Сотрудниками музея организованы и проводятся экскурсии на тему «Жизнь и творчество М. Зощенко», а также «Писатель и власть», рассказывающая о непростых взаимоотношениях писателя-сатирика и советским правительством.
Важно
Несмотря на то, что пространство музея крайне мало, его сотрудники не прекращают пополнение фондов, ищут в частных коллекциях любые материалы о писателе, желая создать наиболее полное представление о М. Зощенко и его эпохе для современников и потомков.
Музей-квартира М. М. Зощенко
Музей находится он по адресу М. Конюшенная ул.4/2
Здесь при входе в музей, можно узнать всю историю этого дома, где жил последние годы М.Зощенко.
Как часто на этой машине увозили писателей,которые жили в этом доме
Этот музей считается самым маленьким музеем-квартирой в Санкт-Петербурге, площадь музея (две комнаты, в которых когда-то жили Михаил Зощенко и его жена), составляет меньше пятидесяти квадратных метров.
Особенность музея заключается в том, что это единственный из литературных музеев-квартир и домов-музеев Санкт-Петербурга, вся обстановка которого является подлинной, а не воссозданной по фотографиям или описаниям интерьеров, в которых жили известные литературные деятели.
Мебель, ковер и обои на стенах кабинета Зощенко в этой квартире остались теми, которые были во время его жизни.
Всего 2 комнатки и маленькая прихожая.
Первая комната посвящена жизни и творчеству писателя.
Здесь портреты родителей и рисунок М.Зощенко, он любил рисовать
17 ноября 1915 — Орден Святого Станислава III ст. с мечами и бантом.
# 11 февраля 1916 — Орден Святой Анны IV ст. с надписью «За храбрость».
13 сентября 1916 — Орден Святого Станислава II ст. с мечами.
# 9 ноября 1916 — Орден Святой Анны III ст. с мечами и бантом.
Январь 1917 — Орден Святого Владимира IV ст. с мечами и бантом (объявлен в приказе).
Памятная доска всех, кто жил в этом доме
Бережно хранится рукопись » Перед восходом солнца»
Вторая комната-это собственно жилая комната писателя, здесь все вещи подлинные, даже подушечка у кровати, которую, как говорят, он сам себе шил, чтобы иметь возможность работать сидя в кровати во время бессонницы.
Сколько раз прикасались к ней руки писателя…
Постановление 1946, с присущим советской идеологии хамством «критиковавшее» Зощенко и А. Ахматову, привело к их публичной травле и запрету на издание их произведений. Поводом стала публикация детского рассказа Зощенко Приключения обезьяны (1945), в котором властями был усмотрен намек на то, что в советской стране обезьяны живут лучше, чем люди.
Совет
На писательском собрании Зощенко заявил, что честь офицера и писателя не позволяет ему смириться с тем, что в постановлении ЦК его называют «трусом» и «подонком литературы» . В дальнейшем Зощенко также отказывался выступать с ожидаемым от него покаянием и признанием «ошибок» .
В 1954 на встрече с английскими студентами Зощенко вновь попытался изложить свое отношение к постановлению 1946, после чего травля началась по второму кругу.
Вслед за этим постановлением все издательства, журналы и театры расторгают заключенные ранее договоры, требуя вернуть назад выданные авансы. Наступает период бедствования. Семья писателя вынуждена существовать на деньги, вырученные от продажи вещей, а сам он пытается зарабатывать в сапожной артели.
В конце концов продовольственную карточку ему возвращают, и ему даже удается опубликовать некоторые рассказы и фельетоны. Но в основном на жизнь зарабатывать приходится переводческой работой. Выходят на русском языке «За спичками» и «Воскресший из мертвых» М. Лассила, «От Карелии до Карпат» . А. Тимонена, «Повесть о колхозном плотнике Саго» М.
Цагараева, где фамилия переводчика отсутствует.
Вернуться в Союз писателей Михаилу Зощенко удается лишь после смерти И. Сталина: 23 июня 1953 его не восстанавливают (!), а вновь принимают в это объединение. Но и это еще не конец. Недолго на этот раз удалось Михаилу Михайловичу пробыть членом Союза писателей. Роковое событие произошло 5 мая 1954 года.
В этот день его и Ахматову пригласили в Дом писателя на встречу с группой студентов из Англии. И там писатель открыто заявил о несогласии с обвинениями в свой адрес, после чего начинается новый этап травли. 28 мая «Ленинградская правда» публикует отчет о партийном собрании в Ленинградском отделении СП, где звучит резкая критика Зощенко.
15 июня Зощенко выступает с ответной речью, после которой подвергается нападкам в прессе и на радио. Все это не могло не сказаться на и так уже подорванном здоровье опального писателя. Последней каплей стала статья в «Известиях» 7 сентября 1953 года «Факты разоблачают клевету» . Затем имя писателя перестало упоминаться где бы то ни было.
Это забвение продолжалось около двух месяцев. Однако уже в ноябре Михаилу Михайловичу предлагают сотрудничество журналы «Крокодил» и «Ленинградский альманах» . На его защиту встает группа писателей: К. Чуковский, Вс. Иванов, В. Каверин, Н. Тихонов. В декабре 1957 года ему удается выпустить книгу «Избранные рассказы и повести 1923-1956».
Обратите внимание
Но физическое и психическое состояние М. Зощенко все ухудшается. К весне 1958 года происходит резкий спад душевных и физических сил, писатель слабеет, теряет интерес к жизни…
Сердце Михаила Зощенко остановилось 22 июля 1958 года в 0.45
Самым печальным следствием этой идеологической кампании стало
обострение душевной болезни, не позволявшее писателю полноценно работать. Восстановление его в Союзе писателей после смерти Сталина (1953) и издание первой после долгого перерыва книги (1956) принесли лишь временное облегчение его состояния.
Умер Зощенко в Ленинграде 22 июля 1958.
В прошлом году я посетила могилу М.Зощенко.
Сестрорецк занимал важное место в жизни и творчестве Михаил Михайловича Зощенко.
Здесь он черпал вдохновение, здесь, на живописных берегах Финского залива, появились многие произведения: знаменитые рассказы «Коза», «Няня», «О чем пел соловей», цикл «Леля и Минька», повести «Возвращенная молодость», «Мишель Синягин», пьесы «Пусть неудачник плачет», «Парусиновый портфель» и другие.
Здесь перевел повесть «За спичками» Майю Лассила (псевдоним финского писателя Альгот Унтола). Здесь обретал он душевное спокойствие и возможность сосредоточиться. Здесь же находил и героев для многих своих произведений.
История страны из одного окна
В петербургском издательстве «Островитянин» вышла книга «Дом под крышей звездной… Канал Грибоедова, 9».
«Писательский дом» по адресу Грибоедова, 9 в Санкт-Петербурге. Фото с сайта https://www.svoboda.org
Она издана под «шапкой» Государственного литературного музея «ХХ век» – и неслучайно: из каждого окна этого дома, известного как писательский дом, и в каждом его окне видна не только история семей, которые здесь жили, но и история страны, со всеми ее высокими свершениями и глубочайшими трагедиями.
О том, что удалось увидеть из окон этого дома, мы говорим с составителями книги – заведующей научно-экспозиционным отделом музея «ХХ век» Еленой Сочивко, научной сотрудницей музея Марией Инге-Вечтомовой, старшим научным сотрудником музея Андреем Семкиным и писателем, историком литературы, профессором Петербургского университета Игорем Сухих.
– Елена, скажите, ведь это вам пришла в голову идея создания книги о писательском доме?
– Когда я пришла работать в музей, история этого дома стала одной из моих научных тем. Тогда уже были записаны некоторые интервью с потомками жителей этого дома, и было очень важно продолжить эту работу. И еще я написала для этой книги исторический обзор. Ведь сначала это был дом придворного оркестра, и сегодня в одной из квартир живут прямые потомки одной из музыкантских семей.
Вторая веха в истории этого дома – превращение его в писательский, третья – в многострадальный. В тот самый год, когда писатели получили там свои квартиры, прозвучал выстрел в Кирова и начались аресты и облавы – с 1934 по 1938 год было очень страшное время.
Вторая волна репрессий пришла после войны – это 1946–49 годы, «борьба с космополитизмом», тогда пострадал и Михаил Зощенко, и многие другие.
Четвертая веха в истории дома – это 1992 год, когда в 119-й квартире открылся музей-квартира Зощенко, а в 2007 году на его основе был создан Государственный литературный музей «ХХ век».
– Мария, ведь идея создания книги принадлежит также и вам?
– Я выросла в этом доме, прожила в нем большую и лучшую часть жизни, и когда мне пришлось оттуда уехать, я поняла, что жить без него не могу. И я оказалась в стенах музея, а идея создать книгу о жильцах этого дома стала реальной и совершенно естественной. Мы стали брать интервью у жителей дома – в основном это были дети и внуки писателей, въехавших сюда в 1934 году.
Например, я брала интервью и известного музыковеда Леонида Гаккеля, а потом я вспомнила его двоюродного брата, священника Сергия Гаккеля, который говорил, что когда он учился в Оксфорде, самым главным было общение – все жили вместе.
Так и в этом доме – все писатели были рядом, происходило постоянное взаимообогащение, например, когда Каверин писал свой роман «Два капитана», он общался с жившим тут же Пинегиным, Соколовым-Микитовым, которые давали ему полезные советы по описанию севера.
Все здесь оказалось органично и необычно, и когда мы поняли, что в этом жили те, чьими книгами мы зачитывались в детстве, нам показалось, что не написать об этом просто невозможно.
Хотя этот дом не раз пустел – и в 30-е годы, и во время блокады, и после войны.
Важно
Сейчас из потомков писателей там живет Сергей Михайлович Слонимский, дочери Всеволода Рождественского, дочь Люфанова и некоторые другие, которых можно порасспросить об их родителях.
– Алексей, вы ведь тоже составитель этой книги – что вас привлекло к этой работе?
– У меня друзья и знакомые жили в этом доме, когда я заканчивал школу, так что он был для меня родным.
В музее я работаю больше 20 лет и всегда мечтал, чтобы не только крохотная квартирка Михаила Михайловича Зощенко, но и другие пространства этого дома стали музейными территориями.
Но пока по финансовым соображениям открыть музеи Шварца, Каверина, Томашевских невозможно, так что эта книга для меня – такая бумажная сублимация моей мечты.
Жившие здесь Зощенко, Каверин, Шварц, Заболоцкий – это всемирно известные писатели, но жили тут и другие замечательные люди, например, известный ученый, путешественник Шишков.
Из этого дома можно извлечь совершенно фантастические новеллы – например, чего стоит судьба поэта, прозаика, автора книг о летчиках и моряках Григория Сорокина: он дважды был арестован, 29 мая 1954 года реабилитирован, его вызвали в контору, объявили о прекращении дела и велели собираться на свободу. По дороге в барак за вещами Сорокин умер от разрыва сердца.
– Он же, наверное, не единственный, кто пострадал от репрессий?
– Я вот выписал – всего в нашем доме проживало 135 человек, из них 21 человек репрессирован, плюс два человека, которые здесь просто часто бывали, – это Хармс и Мандельштам. Восемь человек расстреляны, и пять умерли в заключении.
– Игорь Николаевич, вы как историк литературы, наверное, тоже не можете без трепета смотреть на этот дом и на книгу, чья обложка тоже похожа на дом с горящими окнами?
– Прежде всего, эта книга кажется мне удачным образцом того, что сейчас называют магнитофонной литературой, которая совсем недавно доросла до Нобелевской премии.
Действительно, в некоторых случаях моим коллегам, часть из которых – мои ученики, удалось поймать уходящую натуру. Скажем, уже нет в живых Александра Олейникова, сына поэта Николая Олейникова, а сотрудники музея успели его записать.
Замечательным энтузиастом истории этого дома была Зоя Томашевская, сын Вениамина Каверина и ряд других людей.
Теперь в Петербурге остались только два дома, которые имеют, по выражению Анненкова, домашнюю историю или повседневную историю: дом на канале Грибоедова, 9, и «Сумасшедший корабль», который так назвала Ольга Форш, – Дом искусств на углу Невского и Мойки, игравший такую же объединяющую роль в 20-е годы.
Некий историко-литературный образ может возникнуть на пересечении личных воспоминаний и дополнительных материалов, которые позволят полнее восстановить контекст.
Во-первых, вспоминали не сами жильцы, а те, кто смотрел на них снизу вверх и видел не известных писателей, а дядю Мишу, дядю Женю, дядю Борю или даже дедушку Борю.
Совет
Во-вторых, по одним и тем же коридорам проходили и будущие победители, и будущие жертвы, именной указатель действительно можно читать как сборник микроновелл.
Вот, например, Мария Комиссарова, сейчас уже почти забытый поэт, там про нее сказано, что в 30-е годы она защищала Пастернака, а в 70-е отказалась подписать письмо против Солженицына.
Многие ли могут похвалиться подобным поступком? И в то же время, в этом доме жил критик Майзель, который сначала пишет антибулгаковские статьи, входит в ЛАПП (Ленинградская ассоциация пролетарских писателей), а в 1937 году сам погибает в колесе Большого террора.
Или другой житель дома – Николай Лесючевский – зловещее имя, один из немногих доказанных губителей, редактор издательства «Советский писатель». Он погубил Мандельштама, сыграл роковую роль в судьбе Корнилова, и это не просто слухи, это подтверждают опубликованные документы.
Все это было в этих стенах, на этих этажах, все совмещалось.
Там возникает еще любопытная коллизия – если почитать, с одной стороны, интервью Каверина, а с другой –Слонимского, то видны разные сложные контуры – и так и должно быть: всякое свидетельство очевидца должно быть проверено исторически.
– Да, это тот случай, когда история оживает – не метафорически. Елена, понятно, что дом полон персонажей – у вас есть любимые?
– Это, прежде всего, те, с кем я беседовала: Зоя Томашевская, семья Николая Каверина и Наталии Заболоцкой, к которым мы ездили в Москву.
– И в жизни человека, и в жизни семьи, и в жизни страны несчастья, трагедии притягивают нас больше всего – так устроено наше сознание, поэтому невольно все время думаешь о судьбе тех жильцов дома, которые оказались репрессированы, не правда ли?
– Многострадальным этот дом назвал Николай Томашевский, сын Бориса Викторовича. Известно, что в этот период писатели проявляли свою эрудицию особым образом – они стали говорить эзоповым языком. Прямую рекомендацию дает Евгений Шварц в пьесе «Тень»: «никогда не говорите с людьми, которых вы недостаточно знаете».
Борис Томашевский советовал на провокационный вопрос отвечать цитатой из античных авторов. И когда писатели отвечали цитатами из Софокла или Аристотеля, было непонятно, присоединяются они к мнению автора или иронизируют.
Таким образом, многие остались целы, а вот Борис Корнилов был неосторожен – и его арестовали, как и Николая Олейникова.
Обложка книги «Дом под крышей звездной… Канал Грибоедова, 9». Фото с сайта https://www.svoboda.org
Многие писатели были вынуждены еще исполнять и функции чиновников – и они в большинстве случаев были наказаны.
Обратите внимание
Мы помним о постановлении о журналах «Звезда» и «Ленинград», трагически отразившемся на Зощенко и Ахматовой, но именно за эти публикации был снят со своей должности Виссарион Саянов, практически был лишен возможности печататься Михаил Слонимский.
Этот период страшно отразился на очень многих людях – это огромное поле для сопереживания, для восхищения их мужеством.
У нас неслучайно около парадных писательского дома – семь табличек «последнего адреса», где выбиты имена Юлия Берзина, Георгия Венуса, Яна Калныня, Бориса Корнилова, Николая Олейникова, Валентина Стенича, Павла Медведева.
У нас в книге есть интервью с Александром Олейниковым, сыном Николая Олейникова, он занимался популяризацией творчества отца и стал инициатором открытия мемориального кладбища в Левашовской пустоши, где методом биолокации были обнаружены захоронения репрессированных, зоны расстрелов. Александр Олейников занимался этим еще и как специалист – доктор геолого-минералогических наук.
– Мария, а как вы относитесь к многострадальному периоду дома?
– Мои предки с немецкой фамилией Инге тоже прошли через эти ужасы. Как говорили некоторые, моему деду повезло – он умер своей смертью во время войны.
Но я вспоминаю небольшой очерк моей бабушки Елены Вечтомовой, она написала о жившем в нашем доме Дмитрии Острове, что кто-то оболгал его, и он оказался в заключении.
Ведь наши бабушки и дедушки были захвачены романтикой революции, думали, что теперь все будет прекрасно – отсюда это самое «какой-то подлец оболгал его», то есть они свято верили, что все правильно, а если что-то не так, то это временные искажения.
– Но и сейчас в стране устанавливают памятники Сталину, уничтожают музеи ГУЛАГа – может, поэтому книга сегодня особенно важна, как вы считаете, Алексей?
– Да, трагическую историю репрессий миновать нельзя, она важна, но я бы ее не абсолютизировал. Да, из 136 жителей дома 21 репрессирован, восемь расстреляно, и в том числе душегуб Майзель, получивший вполне по заслугам. Кстати, это один из прототипов барона Майгеля в «Мастере и Маргарите», которому оторвал голову Воланд. Майзелю оторвал голову Сталин.
А остальные жили своей жизнью, и в книге много замечательных историй, хотя бы о той же блокаде, которая заслуживает не меньшего внимания, чем 1937 год.
Вот фрагмент из воспоминаний Валерии Кербиц: «В декабре тетя Вера Зощенко прислала нам с кем-то бутылку шампанского. Перед новым 1942 годом маме удалось поймать кошку. Кошку разрезали на кусочки и варили на буржуйке.
Вот так последний Новый год мы отметили вместе шампанским и вареной кошкой».
А почему не вспомнить Павла Лукницкого? Он жил в нашем доме и посвятил жизнь Памиру как многолетний бессмертный руководитель Памирской экспедиции и Николаю Гумилеву – он был его первым и самым авторитетным биографом, постоянно пытался вернуть его имя в литературу. Или Пинегин, участвовавший в экспедиции Седова к Северному полюсу, первый наш писатель об Арктике, или Сергей Слонимский, великий композитор, до сих пор живущий в доме, сын почти забытого писателя Михаила Слонимского.
Важно
Жизнь огромна – в ней есть и полярные исследования, и создатели нашей филологической науки Томашевский и Эйхенбаум, и лагеря – у меня тоже дед погиб в лагере. Но я не думаю, что нашу книгу надо воспринимать исключительно как еще одно свидетельство против сталинизма.
– Игорь Николаевич, ведь правда – тут мы видим и достижения, и экспедиции, и репрессии, и науку. Может быть, этот дом – действительно слепок истории, не моментальный кадр, а феномен, ценный своей длительностью?
– Мне из обитателей этого дома особенно дороги три человека. Помните, в стихотворении Беллы Ахмадулиной – «жена литературоведа, сама литературовед»? Очень важно, что в этом доме литературоведы не просто жили на равных с известными писателями и поэтами, но иногда задавали тон, были арбитрами вкуса, у нас на кафедре висят портреты двоих – Томашевского и Эйхенбаума.
И конечно, Михаил Зощенко: его музей-квартира – это точка сборки, важнейшая точка для истории этого дома. Да, так и есть, дом – слепок истории. Хотя я готов поспорить с Алексеем Даниловичем: какие бы жуткие статьи ни написал Майзель о Булгакове, все равно ни один человек за написанное им не заслуживает участи в виде расстрела.
– К тому же, и расстреляли его не за это…
– Абсолютно верно! Да, этот дом – модель советского социума в определенную эпоху. И ослепленные люди, и циники, и гении, и обычные писатели, и РАППовцы, и ЛАППовцы – все здесь сконцентрировалось. Да, это слепок нашей противоречивой, трагической истории.
– Как вы думаете – именно как историк литературы – этот дом уникален или подобные ему есть еще где-то?
– Если понимать уникальность как единственность, то наверное, нет – в Москве есть дом в Лаврушинском переулке, где жил Пастернак и многие другие; наверное, и в провинции где-то можно найти такие дома.
Но если понимать уникальность как ограниченный ряд, то да, на всю Россию таких домов, я думаю, не наберется и десятка.
Да, так подобрались и переплелись судьбы, что через этот дом можно показать нашу историю не хуже, чем через Зимний дворец.
– Наверное, такой взгляд как раз противостоит официозной мифической истории? Тут ведь труднее что-то сфальсифицировать, внедрить пропагандистский компонент.
– Да, конечно. Особенно если взять в широком контексте – учитывая, например, то, что делает «Молодая гвардия», выпуская книги то про повседневную жизнь русских гусар, то про опричников, то про римских гладиаторов.
И книжка «Жизнь одного мельника в XV веке» становится историческим бестселлером – не огромное исследование по Средневековью, а вот жизнь одного мельника. Перемещение на этот уровень дает совершенно особую картину.
Кто-то сказал, что сейчас интереснее было прочесть воспоминания наполеоновского солдата, чем самого Наполеона, – ведь о Наполеоне написаны тонны книг, а о солдате мы не знаем ничего. Это взгляд изнутри: хотя история повседневности не отменяет большой истории, но дает совершенно иную картину.
Да, свидетельство одного человека нельзя сфальсифицировать, но тут возникает коллизия – слово против слова: такие свидетельства нельзя принять как единственную правду об этой эпохе – на соседней странице нас ждет совсем другой взгляд на этого же человека, на эти же события. Вот эту особенность личного свидетельства нужно постоянно иметь в виду, – отметил в интервью Радио Свобода профессор Петербургского университета Игорь Сухих.
Книга о доме на канале Грибоедова, 9, и есть собрание таких свидетельств. К сожалению, в ней не обошлось без досадных промахов.
Совет
Вот, например, в предисловии читаем о жителях дома: «Кто же мог подумать, что вскоре этим счастливцам придется дорого заплатить за инакомыслие и комфорт!» При чем тут инакомыслие? Этого слова нет в 58-й статье, по которой людей отправляли в лагеря и на расстрел.
Или вот что сказано о Корнилове: «Ближайшим соседом Зощенко по площадке был поэт Борис Корнилов… Однако славный период его жизни длился недолго, а когда в 1938 году его не стало, 123-я квартира была разделена Литфондом между М. Зощенко и О. Форш».
То есть как это – не стало? Да расстреляли его в 1938 году, и писать так туманно и стыдливо о расстреле по меньшей мере странно, тем более для составителей книги, которую, так или иначе, можно назвать книгой памяти: в данном случае память грубо искажается.
В остальном же книга составлена с вниманием и любовью, и окна на суперобложке таинственно светятся, и фотографии рассыпаны в тексте такие, что хочется смотреть и смотреть, не отрываясь.
А вот одна из цитат на форзаце, из Игоря Ефимова: «Каждому открыт вход в Музей мироздания. Но не каждому покажут запасники и золотые кладовые».
Эта книга – именно из таких тайных дверей – в запасники и кладовые.