Лесные шорохи
СОРОКА И МЕДВЕДЬ
— Эй, Медведь, ты днём что делаешь?
— Я-то? Да ем.
— А ночью?
— И ночью ем.
— А утром?
— И утром.
— А вечером?
— И вечером ем.
— Когда же ты тогда не ешь?
— Когда сыт бываю.
— А когда же ты сытым бываешь?
— Да никогда…
СОРОКА И ЗАЯЦ
—Вот бы тебе, Заяц, да лисьи зубы!
—Э-э, Сорока, всё равно плохо…
—Вот бы тебе, серый, да волчьи ноги!
—Э-э, Сорока, невелико счастье…
—Вот бы тебе, косой, да рысьи когти!
— Э-э, Сорока, что мне клыки да когти? Душа-то у меня всё равно заячья…
ЛИСА И МЫШЬ
—Мышка-трусишка, ты треска боишься?
—Ни крошечки не боюсь.
—А громкого топота?
—Ни капельки не боюсь!
—А страшного рёва?
—Нисколечко не боюсь!
—А чего ж ты тогда боишься?
—Да тихого шороха…
КТО КАК СПИТ
—Ты, Заяц, как спишь?
—Как положено — лёжа.
—А ты, Тетёрка, как?
—А я сидя.
—А ты, Цапля?
—А я стоя.
— Выходит, друзья, что я, Летучая мышь, ловчее всех вас сплю, удобнее всех отдыхаю!
— А как же ты, Летучая мышь, спишь- отдыхаешь?
—Да вниз головой…
ЛИСИЦА И ЁЖ
—Всем ты, Ёж, хорош и пригож, да вот колючки тебе не к лицу!
—А что, Лиса, я с колючками некрасивый, что ли?
— Да не то чтоб некрасивый…
— Может, я с колючками неуклюжий?
— Да не то чтоб неуклюжий!
—Ну так какой же я такой с колюч- ками-то?!
—Да какой-то ты с ними, брат, несъедобный…
СОРОКА И ЗАЯЦ
— Слушай, Заяц, все говорят, что осина страсть горькая. А ты, смотрю, грызёшь её и даже не жмуришься!
— А я, Сорока, осинку на третье блюдо употребляю. Когда на первое только воздух свежий, на второе — прыжки по снегу, так и горькая осина на третье слаще мёда покажется!
ОДУВАНЧИК И ДОЖДЬ
— «У ра! Караул! Ура! Караул!
— Что с тобой, Одуванчик? Уж не заболел ли? Ишь жёлтый весь! Чего ты то «ура», то «караул» кричишь?
— Закричишь тут!.. Корни мои рады тебе, Дождю, радёшеньки, всё «ура» кричат, а цветок «караул» кричит — боится, что пыльцу испортишь. Вот я и растерялся — ура, караул, ура, караул!
КРОТ И ФИЛИН
— Слушай, Филин, неужели ты меня проглотить можешь?
—Могу, Крот, могу. Я такой.
—Неужто и зайчонка протолкнёшь?
—И зайчонка протолкну.
—Ну а ежа? Хе-хе…
—И ежа проглочу.
—Ишь ты! А как же колючки?
—А колючки выплюну.
—Смотри какой молодец! А медведь вон на ежа даже сесть боится…
Лесные тайнички. Сентябрь
Лосёнок и Ворон
— Ой, Ворон, Ворон, посмотри-ка скорей в лужу: что там за пугало отражается? Ну и ну! Ноги — жерди, уши лопухи, а нос-то, нос — словно тыква! Вот так зверь! Как такого урода земля держит!
— А это, Лосёнок, тебя надо спросить. В луже-то, голубчик, ты отражаешься. Собственной персоной! От ушей до копыт!
Одуванчик и Дождь
— Ура! Караул! Ура! Караул!
— Что с тобой, Одуванчик? Уж не заболел ли? Ишь жёлтый весь! Чего ты то «ура», то «караул» кричишь?
— Закричишь тут!.. Корни мои рады тебе, Дождю, радёшеньки, всё «ура» кричат, а цветок «караул» кричит — боится, что пыльцу испортишь. Вот я и растерялся — ура, караул, ура, караул!
Королёк и Паук
— Э-э, Паук, да у тебя праздник! Вся паутина в росе. Иллюминация и фейерверк! Вот небось радости-то!
— Меняю всё это сверкание на одну муху! Третий день из-за этой иллюминации комаришки во рту не было. Паутина отсырела. Сети рвутся. Сам окоченел. Ещё день так пропраздную — и готово: закрою все восемь своих глаз, все восемь ног протяну!
Колюшка и Уклейка
— Ну и влипли мы с тобой в историю, Уклейка!
— Ох, и не говори! Прямо рыболову в ведёрко угодили. У меня от испуга даже спинка побледнела!
— А у меня от злости живот покраснел!
Куропатка и Клюква
— Батюшки, вот так Клюква-ягода! Щёки-то, щёки какие! Красные, блестящие — так вся и сияет!
— Вот и сияю — мой черёд настал! Раньше только и слышно в лесу: ах, земляника, ох, черника, ух, малина! А теперь, осенью, я самая главная ягода. Я, Клюква болотная!
Сорока и Осень
— Слыхала, Осень, что Лебедь, Рак и Щука сговорились тебя из леса прогнать? Пусть только нос сунет, хвалились, мы-де ей покажем, где раки зимуют!
— Э-э, Сорока, не первый год они мне грозят! Сговариваются, а как приду, так кто куда: Лебедь — в облака да на юг, Рак упятится в нору, а Щука спрячется в глубину. И до весны о них ни слуху ни духу!
Осоед и Змееед
— Знаешь, Осоед, а ведь мы с тобой, брат, герои!
— Какие там, Змееед, герои — птицы как птицы!
— Ну не скажи! Все от змей да ос в кусты шарахаются, а мы с тобой уплетаем их за обе щёки и даже не вздрагиваем. Геройские мы, брат, с тобой едоки!
Кто как спит
— Ты, Заяц, как спишь?
— Как положено — лёжа.
— А ты, Тетёрка, как?
— А я сидя.
— А ты, Цапля?
— А я стоя.
— Выходит, друзья, что я, Летучая мышь, ловчее всех вас сплю, удобнее всех отдыхаю!
— А как же ты, Летучая мышь, спишь-отдыхаешь?
— Да вниз головой…
Зимние сони (кто и как спит зимой)
Лягушка
Лягушке-квакушке зелёная тина
Милее подушки и мягче перины.
Зимой спит лягушка на илистом дне
И видит зелёные сны о весне.
Хомяк
Не зря потрудился хомяк толстощекий,
Он сделал запасы в амбаре глубоком,
В защёчных мешочках носил их домой.
Кто летом работал, тот сыт и зимой.
Бурый медведь
Сугроб над берлогой, как вата на крыше.
Спит бурый медведь и бурана не слышит.
Всё лето кормился, чтоб толстеньким стать,
Голодной зимой будет лапу сосать.
Бабочка
В трескучий мороз так уютно в постели.
Жучки, паучки забиваются в щели,
Спит бабочка крылья, сложив над собой.
Сугробом укрыт муравейник большой.
Летучие мыши
Уснули малютки летучие мыши,
Висят вверх ногами в чулане под крышей,
Закутавшись в крылья, проспят непогоду.
Наступит весна и разбудит природу.
Сом
В глубоком покое в реке подо льдом
На дне в зимней ямке уснул старый сом.
А рядом зарылись ерши малыши
Всю зиму проспят в мягком иле в тиши.
Ёж
В лесу под корнями разлапистой ели
Ежу не страшны холода и метели.
Гнездо из травы смастерил как кулёк,
И спать завалился, свернувшись в
клубок.
Барсук
В норе барсука и тепло и не сыро,
Забиты кладовки в подземной квартире.
Матрас из листвы постелил под бочок,
Готов к зимней спячке хитрец барсучок.
Речной бобёр
У речки бобёр свою хатку построил
А вход под водою надёжно устроил.
Осиновых веток припас в глубине,
Зимой подо льдом их отыщет на дне.
Соня
У сони зимой сердце медленней бьётся.
Она ни за что до тепла не проснется.
Мороз нипочём если весел и сыт.
Поможем тому, кто зимою не спит!
кто как зимует
В кухне на табуретке стояла плоская корзина, на плите — кастрюля, на столе — большое белое блюдо. В корзине были раки, в кастрюле был кипяток с укропом и солью, а на блюде ничего не было.
Вошла хозяйка и начала: раз — опустила руку в корзину и схватила рака поперёк спины; два — кинула рака в кастрюлю, подождала, пока он сварится, и —
три — переложила рака ложкой из кастрюли на блюдо. И пошло, и пошло!
Раз — чёрный рак, схваченный поперёк спины, сердито шевелил усами, раскрывал клешни и щёлкал хвостом; два — рак окунался в кипяток, переставал шевелиться и краснел;
три — красный рак ложился на блюдо, лежал неподвижно, и от него шёл пар.
Раз-два-три, раз-два-три — в корзине оставалось всё меньше чёрных раков, кипяток в кастрюле кипел и булькал, а на белом блюде росла гора красных раков.
И вот остался в корзине один последний рак.
Раз — и хозяйка схватила его поперёк спины.
В это время ей крикнули что-то из столовой.
— Несу, несу,- последний! — ответила хозяйка — я спуталась: два — кинула чёрного рака на блюдо, подождала немножко, подцепила ложкой с блюда красного рака и
три — опустила его в кипяток.
Обратите внимание
Красному раку было всё равно, где лежать — в горячей кастрюле или на прохладном блюде. Чёрному раку совсем не хотелось в кастрюлю; не хотелось ему лежать и на блюде. Больше всего на свете ему хотелось туда, где раки зимуют. И — долго не раздумывая — он начал своё путешествие: задом, задом на попятный двор.
Он наткнулся на гору неподвижных красных раков и забился под них.
Хозяйка украсила блюдо укропом и подала на стол.
Белое блюдо с красными раками и зелёным укропом было красиво. Раки были вкусны. Гости были голодны. Хозяйка была занята. И никто не заметил, как чёрный рак перевалился с блюда на стол и задом, задом подполз под тарелку, задом, задом добрался до самого края стола.
А под столом сидел котёнок и ждал, не перепадёт ли ему что-нибудь с хозяйского стола.
Вдруг — бап! — треснулся перед ним кто-то чёрный, усатый.
Котёнок не знал, что это рак, думал — большой чёрный таракан, и толкнул его носом.
Рак попятился.
Котёнок тронул его лапкой.
Рак поднял клешню.
Котёнок решил, что с ним дела иметь не стоит, обернулся и мазнул его хвостом.
А рак хвать! — и зажал ему клешнёй кончик хвоста.
Что тут с котёнком стало! Мяу! — он скакнул на стул. Мяу! — со стула на стол. Мяу! — со стола на подоконник. Мяу! — и выскочил во двор.
— Держи, держи, бешеный! — кричали гости.
Но котёнок вихрем помчал через двор, взлетел на забор, понёсся по саду. В саду был пруд, и котёнок, верно, свалился бы в воду, если б рак не разжал клешни и не отпустил его хвоста.
Котёнок повернул назад и галопом поскакал домой.
Пруд был маленький, весь зарос травой и тиной. Жили в нём ленивые хвостатые тритоны, да карасики, да улитки. Житьё у них было скучное — всегда всё одно и то же. Тритоны плавали вверх и вниз, карасики плавали взад-вперёд, улитки ползали по траве — один день наверх ползёт, другой — вниз спускается.
Вдруг всплеснула вода, и чьё-то чёрное тело, пуская пузыри, опустилось на дно.
Сейчас же все собрались на него поглядеть — приплыли тритоны, прибежали карасики, поползли вниз улитки.
И верно, было на что поглядеть: чёрный был весь в панцире — от кончиков усов до кончика хвоста. Гладкие латы охватывали его грудь и спину. Из-под твёрдого забрала на тоненьких стебельках высовывались два неподвижных глаза. Длинные прямые усы торчали вперёд, как пики. Четыре пары тонких ног были как вилочки, две клешни — как две зубастые пасти.
Важно
Никто из прудовых жителей ещё ни разу в жизни не видал рака, и все из любопытства лезли поближе к нему. Рак шевельнулся — все испугались и отодвинулись подальше. Рак поднял переднюю ножку, ухватил вилкой свой глаз, вытянул стебелёк и давай чистить.
Это было так удивительно, что все опять полезли на рака, а один карасик даже наткнулся на его усы.
Рраз! — рак схватил его клешней, и глупый карасик разлетелся пополам.
Всполошились рыбки и карасики, разбежались кто куда. А голодный рак спокойно принялся за еду.
Сытно зажил рак в пруду. Целыми днями он отдыхал в тине. Ночами бродил, ощупывал усами дно и траву, хватал клешнями тихоходов-улиток.
Тритоны и карасики боялись теперь его и близко не подпускали к себе. Да ему достаточно было и улиток: он съедал их вместе с домиками, и панцирь его только креп от такой пищи.
Но вода в пруду была гнилая, затхлая. И его по-прежнему тянуло туда, где раки зимуют.
Раз вечером начался дождь. Он лил всю ночь, и к утру вода в пруде поднялась, вышла из берегов. Струя подхватила рака и понесла из пруда, ткнула в какой-то пень, подхватила опять и сбросила в канаву.
Рак обрадовался, расправил широкий хвост, захлопал им по воде и задом, задом, как ползал, поплыл.
Но дождь кончился, канава обмелела — плыть стало неудобно. Рак пополз.
Совет
Полз он долго. Днём отдыхал, а ночью снова отправлялся в путь. Первая канава свернула во вторую, вторая в третью, третья — в четвёртую, а он всё пятился, полз, полз — и всё никак не мог никуда приползти, выбраться из ста канав.
На десятый день пути он забрался, голодный, под какую-то корягу и стал ждать, не поползёт ли мимо улитка, не проплывёт ли рыбка или лягушка.
Вот сидит он под корягой и слышит: бул-дых! Что-то тяжёлое упало с берега в канаву.
И видит рак: плывёт к нему мордастый зверь с усами, с короткими лапами, а ростом с котёнка.
В другое время рак испугался бы, попятился от такого зверюги. Но голод не тётка. Чем-нибудь надо брюхо набить.
Пропустил рак зверя мимо себя да хвать его клешнёй за толстый волосатый хвост. Думал, отрежет, как ножницами.
Да не тут-то было. Зверь — а это была водяная крыса — как рванёт — и легче птички вылетел рак из-под коряги.
Метнула крыса хвостом в другую сторону — крак! — и переломилась рачья клешня пополам.
Упал рак на дно и лежит. А крыса дальше поплыла с его клешнёй на хвосте. Спасибо, ещё не хватила рака своими страшными зубами, не помог бы ему и крепкий панцирь.
Пополз рак дальше с одной клешнёй.
Обратите внимание
Нашёл водоросли и поел их. Потом попал в ил. Рак засунул в него свои лапки-вилки и давай ими шарить. Левая задняя лапка нащупала и схватила в иле червяка. Из лапки в лапку, из лапки в лапку, из лапки в лапку — и отправил рак червяка себе в рот.
Подкрепился и пополз дальше.
Целый месяц уже длилось путешествие по канавам, уже был сентябрь месяц, когда рак вдруг почувствовал себя плохо, так плохо, что не мог ползти дальше; и стал он хвостом песок в берегу ворошить, рыть.
Только успел вырыть себе норку в песке, как начало его корчить.
Рак линял. Он упал на спину, хвост его то разжимался, то сжимался, усы дёргались. Потом он разом вытянулся — панцирь его лопнул на животе — и из него полезло розовато-коричневое тело. Тут рак сильно дёрнул хвостом — и выскочил сам из себя. Мёртвый усатый панцирь выпал из пещерки. Он был пустой, лёгкий. Сильным течением его поволокло по дну, подняло, понесло.
А в глиняной пещерке остался лежать живой рак — такой мягкий и беспомощный теперь, что улитка могла бы проткнуть его своими нежными рожками.
День проходил за днём, а он всё лежал без движения. Понемногу тело его стало твердеть, снова покрываться жёстким панцирем. Только теперь панцирь был уже не чёрный, а красно-коричневый.
И вот чудо: оторванная крысой клешня быстро начала отрастать заново.
Рак вылез из норки и с новыми силами отправился в путь — туда, где раки зимуют.
Из канавы в канаву, из ручья в ручей полз терпеливый рак. Панцирь его чернел. Дни становились короче, шли дожди, на воде плавали лёгкие золотые челночки — облетевшие с деревьев листья. По ночам вода подёргивалась хрупким ледком.
Ручей вливался в ручей, ручей бежал к реке.
Плыл, плыл по ручьям терпеливый рак — и наконец попал в широкую реку с глиняными берегами.
В крутых берегах под водой в несколько этажей пещерки, пещерки, пещерки — как гнёзда ласточек вверху над водой, в обрыве. И из каждой пещерки рак глядит, шевелит усами, грозит клешнёй.
Целый рачий город.
Важно
Обрадовался рак-путешественник. Нашёл в берегу свободное местечко и вырыл себе уютную-уютную норку-пещерку. Наелся поплотней и залёг зимовать, как медведь в берлогу.
Да уж и пора было: снег падал, и вода замерзала.
Заткнул рак вход в пещерку своей большой клешнёй — поди-ка, сунься к нему!
И заснул.
Так и все раки зимуют.
Читать
Евгений Пермяк, Любовь Воронкова, Виктор Драгунский, Юрий Коваль, Ирина Пивоварова, Константин Ушинский, Михаил Пришвин, Георгий Скребицкий, Николай Сладков, Владимир Даль, Дмитрий Мамин-Сибиряк, Виталий Бианки, Валентин Катаев, Виктор Голявкин
Внеклассное чтение (для 1-го класса)
Страна детства
ЕВГЕНИЙ ПЕРМЯК (1902–1982)
КАК МАША СТАЛА БОЛЬШОЙ
Маленькая Маша очень хотела вырасти. Очень. А как это сделать, она не знала. Всё перепробовала. И в маминых туфлях ходила. И в бабушкином капоте сидела. И причёску, как у тёти Кати, делала. И бусы примеряла. И часы на руку надевала.
Ничего не получалось. Только смеялись над ней да подшучивали.
Один раз как-то Маша вздумала пол подметать. И подмела. Да так хорошо подмела, что даже мама удивилась:
— Машенька! Да неужели ты у нас большая становишься?
А когда Маша чисто-начисто вымыла посуду да сухо-насухо вытерла её, тогда не только мама, но и отец удивился. Удивился и при всех за столом сказал:
— Мы и не заметили, как у нас Мария выросла. Не только пол метёт, но и посуду моет.
Теперь все маленькую Машу называют большой. И она себя взрослой чувствует, хотя и ходит в своих крошечных туфельках и в коротеньком платьице. Без причёски. Без бус. Без часов.
Не они, видно, маленьких большими делают.
ТОРОПЛИВЫЙ НОЖИК
Строгал Митя палочку, строгал да бросил. Косая палочка получилась. Неровная. Некрасивая.
— Как же это так? — спрашивает Митю отец.
— Ножик плохой, — отвечает Митя, — косо строгает.
— Да нет, — говорит отец, — ножик хороший. Он только торопливый. Его нужно терпению выучить.
— А как? — спрашивает Митя.
— А вот так, — сказал отец.
Взял палочку да принялся её строгать потихонечку, полегонечку, осторожно.
Понял Митя, как нужно ножик терпению учить, и тоже стал строгать потихонечку, полегонечку, осторожно.
Совет
Долго торопливый ножик не хотел слушаться. Торопился: то вкривь, то вкось норовил вильнуть, да не вышло. Заставил его Митя терпеливым быть.
Хорошо стал строгать ножик. Ровно. Красиво. Послушно.
ПЕРВАЯ РЫБКА
Юра жил в большой и дружной семье. Все в этой семье работали. Только один Юра не работал. Ему всего пять лет было.
Один раз поехала Юрина семья рыбу ловить и уху варить. Много рыбы поймали и всю бабушке отдали. Юра тоже одну рыбку поймал. Ерша. И тоже бабушке отдал. Для ухи.
Сварила бабушка уху. Вся семья на берегу вокруг котелка уселась и давай уху нахваливать:
— Оттого наша уха вкусна, что Юра большущего ерша поймал. Потому наша уха жирна да навариста, что ершище жирнее сома.
А Юра хоть и маленький был, а понимал, что взрослые шутят. Велик ли навар от крохотного ёршишки? Но он всё равно радовался. Радовался потому, что в большой семейной ухе была и его маленькая рыбка.
ЛЮБОВЬ ВОРОНКОВА (1906–1976)
ЧТО СКАЗАЛА БЫ МАМА?
Гринька и Федя собрались на луг за щавелём. И Ваня пошёл с ними.
— Ступай, ступай, — сказала бабушка. — Наберёшь щавелю — зелёные щи сварим.
Весело было на лугу. Траву ещё не скосили. Кругом далеко-далеко пестрели цветы — и красные, и синие, и белые. Весь луг был в цветах.
Ребятишки разбрелись по лугу и стали рвать щавель. Всё дальше и дальше уходили они по высокой траве, по весёлым цветам.
Вдруг Федя сказал:
— Что-то здесь пчёл много!
— Правда, здесь пчёл много, — сказал и Ваня. — Всё время гудят.
— Эй, ребята, — закричал издали Гринька, — поворачивай обратно! Мы на пчельник забрели — вон ульи стоят!
Вокруг колхозного пчельника густо росли липы и акации. А сквозь ветки были видны маленькие пчелиные домики.
— Ребята, отступай! — скомандовал Гринька. — Только тихо, руками не махать, а то пчёлы закусают.
Обратите внимание
Ребятишки осторожно пошли от пчельника. Они шагали тихо и руками не махали, чтобы не сердить пчёл. И совсем было ушли от пчёл, но тут Ваня услышал, что кто-то плачет. Он оглянулся на товарищей, но Федя не плакал и Гринька не плакал, а плакал маленький Васятка, сын пчеловода. Он забрёл на пчельник и стоял среди ульев, а пчёлы так и налетали на него.
— Ребята! — крикнул Ваня. — Васятку пчёлы закусали!
— А что, нам за ним на пчельник идти? — ответил Гринька. — И нас пчёлы закусают.
— Надо его отца позвать, — сказал Федя. — Вот пойдём мимо их дома — его отцу скажем.
И оба пошли дальше. А Ваня вернулся и пошёл прямо на пчельник.
— Иди сюда! — крикнул он Васятке.
Но Васятка не слышал. Он отмахивался от пчёл и кричал во весь голос.
Ваня подошёл к Васятке, взял его за руку и повёл с пчельника. До самого дома довёл.
Васяткина мать выбежала на крыльцо, взяла Васятку на руки:
— Ах ты непослушный, зачем на пчельник ходил? Вон как пчёлы искусали! — Посмотрела на Ваню. — Ах, батюшки, Ванёк, — сказала она, — и тебе от пчёл досталось из-за Васятки! Ну, да ничего, ты не бойся: поболит — перестанет!
— Мне ничего, — сказал Ваня.
И пошёл домой. Пока шёл, у него распухла губа, и веко распухло, и глаз закрылся.
— Ну и хорош! — сказала бабушка. — Это кто же тебя так разукрасил?
— Пчёлы, — ответил Ваня.
— А почему же Гриньку и Федю пчёлы не тронули?
— Они убежали, а я Васятку вёл, — сказал Ваня. — А что ж такого? Поболит — перестанет.
Отец пришёл с поля обедать, посмотрел на Ваню и рассмеялся.
— Федя с Гринькой от пчёл убежали, — сказала бабушка, — а наш простофиля полез Васятку спасать. Вот бы мама сейчас его увидела — что бы она сказала?
Ваня глядел на отца одним глазом и ждал: что сказала бы мама?
А отец улыбнулся и похлопал Ваню по плечу:
— Она бы сказала: молодец у меня сынок! Вот бы что она сказала!
ВИКТОР ДРАГУНСКИЙ (1913–1972)
ДРУГ ДЕТСТВА
Когда мне было лет шесть или шесть с половиной, я совершенно не знал, кем же я в конце концов буду на этом свете. Мне все люди вокруг очень нравились, и все работы тоже. У меня тогда в голове была ужасная путаница, я был какой-то растерянный и никак не мог толком решить, за что же мне приниматься.
То я хотел быть астрономом, чтоб не спать по ночам и наблюдать в телескоп далёкие звёзды, а то я мечтал стать капитаном дальнего плавания, чтобы стоять, расставив ноги, на капитанском мостике, и посетить далёкий Сингапур, и купить там забавную обезьянку А то мне до смерти хотелось превратиться в машиниста метро или начальника станции и ходить в красной фуражке и кричать толстым голосом:
— Го-о-тов!
Или у меня разгорался аппетит выучиться на такого художника, который рисует на уличном асфальте белые полоски для мчащихся машин. А то мне казалось, что неплохо бы стать отважным путешественником вроде Алена Бомбара и переплыть все океаны на утлом челноке, питаясь одной только сырой рыбой.
Правда, этот Бомбар после своего путешествия похудел на двадцать пять килограммов, а я всего-то весил двадцать шесть, так что выходило, что если я тоже поплыву, как он, то мне худеть будет совершенно некуда, я буду весить в конце путешествия только одно кило.
А вдруг я где-нибудь не поймаю одну-другую рыбину и похудею чуть побольше? Тогда я, наверно, просто растаю в воздухе как дым, вот и все дела.
Лесные тайнички (осень) — Николай Сладков
Друзья-товарищи
— Слепые мои глаза, глупая моя голова, глухие мои уши! — причитал Медведь, в отчаянии мотая башкой.
— Странно сильного видеть в слабости! — буркнул головастый Филин. Что с тобой случилось, Медведь?
— Не спрашивай, Филин, не береди рану! Один я остался в несчастье и горе.
Где мои верные друзья и товарищи?
Филин хоть и страшноватый на вид, но сердце у него отзывчивое. Говорит он Медведю:
— Поделись, Миша, бедой. Может, и полегчает.
Раньше бы Медведь на Филина и не взглянул, а теперь, как один остался, снизошёл.
— Ты, — говорит, — меня знаешь. Я самый сильный в лесу. И было у меня много друзей. Куда ни повернусь — все в глаза заглядывали.
И вдруг сразу ни одного! Как ветром сдуло.
— Странно, Медведь, очень странно, — сочувствует Филин.
— А уж обидно-то как! Раньше, бывало, Сорока чуть свет все лесные новости на хвосте приносила. Вороны про мою силу и щедрость на весь лес каркали. Мыши пятки во сне щекотали. Комары хвалебные песни трубили. И вот никого…
— И все верные друзья были? — Филин выспрашивает.
— Закадычные друзья-товарищи! — прослезился Медведь. — Как начнут наперебой: «Ты у нас самый умный, ты у нас самый добрый, самый сильный и самый красивый». Сердце пело! А теперь разбежались…
— Ну не надо, не надо! — заморгал Филин. — Не убивайся уж так! Назови-ка мне своих лучших друзей, может, что и узнаю.
— Называл уже: Ворон, Сорока и Мышка. Где вы?..
— Хоть меня ты в друзьях и не числишь, — обещает Филин, — но послужу я тебе по-дружески. Отыщу всех, порасспрашиваю. А ты меня тут жди!
Взмахнул Филин широкими мягкими крыльями и бесшумно взлетел. Замелькала его тень по кустам и деревьям. И сам несётся как тень: ветки не заденет, крылом не скрипнет. Два оранжевых глаза глядят пронзительно. Сразу Сороку увидели.
— Эй, Сорока, ты с Медведем дружила?
— Мало ли с кем я дружила… — осторожно отвечает Сорока.
— А что ж теперь его позабыла и бросила?
— Мало ли кого я бросаю и забываю… А Медведь сам виноват! Я ведь не простой друг, а друг доверительный. Доверяла ему все секреты.
Сообщала, где овца захромала и от стада отбилась, в каком дупле пчёлы мёд спрятали, когда рыба на нерест косяками пошла. Медведь, бывало, распорядится по-своему, по-медвежьи, глядишь — и мне перепадёт что-нибудь. А теперь его охотники из нашего леса угнали. С глаз долой — из сердца вон!
Полетел Филин дальше. На лесной опушке увидел Ворона.
— Здравствуй, Ворон! Что ж ты с Медведем дружить перестал?
— Это с каким? Которого охотники из нашего леса прогнали? А для чего он мне теперь? Я ведь не простой друг, а друг обеденный. Бывало, после Медведя и мне косточки оставались. А теперь небось другим достаются. Пусть другие и каркают про него. А мне некогда, я себе другого медведя ищу!
Полетел Филин дальше.
Важно
Мышь он, хоть и привычное дело, увидел не сразу: уж очень та ловко пряталась.
— Эй, Мышь, ты ли это?
— Не я, не я! — пискнула Мышь.
— Да не бойся ты, не отказывайся сама от себя! Мне только спросить: ты почему пятки Медведю щекотать перестала?
Опомнилась Мышка, заверещала:
— Как же мне щекотать их, если Медведь из нашего леса ноги унёс? Пяточки только сверкали! Комарам и тем не догнать было. Мы теперь Лосю служим. Комары кровь сосут, я линючую шерсть для гнезда собираю.
Звон за кровь, шерсть за щекотку. Мы друзья р а с ч ё т л и в ы е. Друг-то друг, да не будь и сам глуп!
— Живи пока, — буркнул Филин. — Жаль, что мне некогда… — И поспешил к Медведю.
— Ты ли, Филин! — обрадовался Медведь. — Не томи, что с друзьями случилось?
— Нет у тебя больше друзей! — говорит Филин.
— Да и не было никогда!
— Как же так, а Сорока, а Ворон?
— Друг — когда просто друг. А эти…
— Понятно: беда в дверь, а друзья за дверь! Все двуличные, все ничтожные. Негодяи! А-а-а! У-у-у!
А Филин не успокаивает, Филин думает. И говорит:
— Сдаётся мне, что у вас, медведей, других друзей и быть-то не может. Не друзья вам нужны, а угодники.
Уж больно вы, медведи, на похвалу слабы. «Скажи мне, кто твои друзья, и я скажу, кто ты!» Ты, Медведь, тоже Мышь. Только сильная.
Медведь заворчал сердито, скосил страшный глаз, стал кору когтями драть. Но Филин уже не смотрел на него. Филин опять думал.
«Верный друг познаётся в беде, — думал Филин. — Друг в ногах не валяется. Давным-давно это сказано, а вот поди ж ты…»
— Слушай, Медведь! — сказал Филин. — Скажу понятную тебе примету на друга: «Не тот друг, кто мёдом мажет, а тот, кто правду скажет». Понял?
— Ещё бы! — обрадовался Медведь. — Мёд, медок, медовуха… Слаще любой правды!
«Не понял, — сказал про себя Филин. И устало закрыл глаза. Медведь…»
Лесные шорохи
Лосёнок и Ворон
— Ой, Ворон, Ворон, посмотри-ка скорей в лужу: что там за пугало отражается? Ну и ну! Ноги — жерди, уши лопухи, а нос-то, нос — словно тыква! Вот так зверь! Как такого урода земля держит!
— А это, Лосёнок, тебя надо спросить. В луже-то, голубчик, ты отражаешься. Собственной персоной! От ушей до копыт!
Одуванчик и Дождь
— Ура! Караул! Ура! Караул!
— Что с тобой, Одуванчик? Уж не заболел ли? Ишь жёлтый весь! Чего ты то «ура», то «караул» кричишь?
— Закричишь тут!.. Корни мои рады тебе, Дождю, радёшеньки, всё «ура» кричат, а цветок «караул» кричит — боится, что пыльцу испортишь. Вот я и растерялся — ура, караул, ура, караул!
Королёк и Паук
— Э-э, Паук, да у тебя праздник! Вся паутина в росе. Иллюминация и фейерверк! Вот небось радости-то!
— Меняю всё это сверкание на одну муху! Третий день из-за этой иллюминации комаришки во рту не было. Паутина отсырела. Сети рвутся. Сам окоченел. Ещё день так пропраздную — и готово: закрою все восемь своих глаз, все восемь ног протяну!
Колюшка и Уклейка
— Ну и влипли мы с тобой в историю, Уклейка!
— Ох, и не говори! Прямо рыболову в ведёрко угодили. У меня от испуга даже спинка побледнела!
— А у меня от злости живот покраснел!
Куропатка и Клюква
— Батюшки, вот так Клюква-ягода! Щёки-то, щёки какие! Красные, блестящие — так вся и сияет!
— Вот и сияю — мой черёд настал! Раньше только и слышно в лесу: ах, земляника, ох, черника, ух, малина! А теперь, осенью, я самая главная ягода. Я, Клюква болотная!
Сорока и Осень
— Слыхала, Осень, что Лебедь, Рак и Щука сговорились тебя из леса прогнать? Пусть только нос сунет, хвалились, мы-де ей покажем, где раки зимуют!
— Э-э, Сорока, не первый год они мне грозят! Сговариваются, а как приду, так кто куда: Лебедь — в облака да на юг, Рак упятится в нору, а Щука спрячется в глубину. И до весны о них ни слуху ни духу!
Осоед и Змееед
— Знаешь, Осоед, а ведь мы с тобой, брат, герои!
— Какие там, Змееед, герои — птицы как птицы!
— Ну не скажи! Все от змей да ос в кусты шарахаются, а мы с тобой уплетаем их за обе щёки и даже не вздрагиваем. Геройские мы, брат, с тобой едоки!
Кто как спит
— Ты, Заяц, как спишь?
— Как положено — лёжа.
— А ты, Тетёрка, как?
— А я сидя.
— А ты, Цапля?
— А я стоя.
— Выходит, друзья, что я, Летучая мышь, ловчее всех вас сплю, удобнее всех отдыхаю!
— А как же ты, Летучая мышь, спишь-отдыхаешь?
— Да вниз головой…
Октябрь
Всё лето листья подставляли солнцу свои ладошки и щёчки, спинки и животики. И до того налились и пропитались солнцем, что к осени сами стали как солнышки — багряными и золотыми.
Налились, отяжелели — и потекли.
Полетели иволгами по ветру. Запрыгали белками по сучкам.
Понеслись куницами по земле.
Зашумел в лесу золотой дождь.
Капля по листику щёлкнет — сорвётся лист. Синицы на ветке завозятся брызнут листья по сторонам. Ветер вдруг налетит — закружится пёстрый смерч. А если тяжёлый косач с лёту вломится в ветви — хлынет сверкающий водопад.
По колено в листьях деревья стоят.
Ёлочки листьями украсились.
Папоротники под листьями пригрелись.
Грибы под листьями спрятались.
Листья шуршат, скребутся, лопочут. Листья летят, скачут, плывут. Листья качаются на паутинках. Листья вверху, внизу и вокруг.
Шумит золотой дождь.
Швейня
Зима на носу, майку на шубу пора менять, босоножки — на валенки. Задумались звери: где шубу достать? А Лисица тут как тут.
— Кто мне, ко мне, желанные, торопитесь. У меня швейня «Семь шкур». На всех угожу!
Первым прискакал Заяц:
— Поторопись, Лиса, снег со дня на день, того и гляди, а я в летней безрукавке.
Зуб на зуб не попадёт, да не от холода, а от страха: хорош я буду в тёмном-то на белом снегу! Можешь ты мне раздобыть шубку защитную беленькую, как снежок?
— Это мне что хвостом вильнуть! — отвечает Лиса. — Только вот мерку сниму, скачи ко мне ближе…
— Какую ещё мерку? — насторожился Заяц. — А ты на глазок.
— Без мерки не могу, — отвечает Лиса.
— Глазам я не верю, мне надо пощупать. Кто следующий?
Белка на ёлке стрекочет:
— Мне, Лиса, сделай шубку на беличьем меху, тёплую, зимнюю. И хвостик чтоб попушистей, да на ушки кисточки не забудь, да на грудку белый передничек. Моя-то летняя рыжая пообносилась. Зябну…
— Фу-ты ну-ты, франтиха какая! — проворковала Лиса.
— Кисточки ей, хвостик, передничек… И кому на тебя в лесу-то смотреть? Ну да ладно, слезай с ёлки, мерку снимать буду.
— А без примерки разве нельзя? — испугалась Белка.
— Без примерки я только Ежу делаю: иголок натыкаю, и готово. Есть там ещё кто?
Из воды высунулась Выдра:
— Мне, Лиса, нужна шуба тёплая и непромокаемая, из водоотталкивающей шерсти.
Я ведь и зимой в воде-сырости, мне в шубе и нырять и плавать!
— Могу и непромокаемую, — обещает Лиса. — Я всё могу! Вылезай на берег, мерку с тебя сниму.
— Только мерку снимешь?
— А что же ещё?
— Мне бы лучше без мерки… — упирается Выдра.
— И чего это вы все недотроги такие? — не понимает Лиса.
— Или вы щекотки боитесь? Видали на мне лисью шубу — какая работа! Пушнина, мягкое золото! Охотники прямо глаз с неё не сводят. А всё потому, что по мерке. И медвежью шубу шила, и волчью доху — нахвалиться не могут!
— Так-то оно так… — жмутся звери. — Да мы-то не волки и не медведи. Как бы в твоих «Семи шкурах» свою последнюю не потерять.
Вместе с меркой-то, гляди, и голову снимешь. Лучше уж мы, Лиса, без твоей помощи обойдёмся, сами выменяем майку на телогрейку.
И разбежались во все стороны. Лиса только зубами щёлкнула.
Страшный невидимка
Страшный невидимка объявился в лесу. Жуткие дела стали твориться там. Кто-то безжалостно содрал с деревьев листья. Кто-то примял, перепутал и положил траву.
Бесследно исчезли птицы — пеночки, зяблики и дрозды.
Вчера ещё видели и слышали их, а сегодня нет ни одной.
Звери и птицы испуганно прятались в чаще.
Но невидимка находил их и там. Он делал всё что хотел, всё перекраивал на свой вкус и лад. Взял и выкрасил зайцам задние ноги в белый цвет, будто на каждого зайца белые трусы надел. Рыжих белок сделал серыми, пёстрых куропаток — белыми.
Барсуков, ежей и енотов до того запугал, что попрятались они в норы, забились под корни деревьев и носа не кажут. Перетрусили лесные жители. Что ни день, в лесу страшные новости. Исчезли куда-то лягушки и жабы. Пропали бабочки и мухи.
Больше всех перетрусили сеголетки, те, кто только нынче на свет появились.
Совет
Ничего подобного они не видели; вот натерпелись страху!
Да что сеголетки, если старый медведь и тот стал берлогу облюбовывать, чтобы спрятаться от страшного невидимки.
А невидимка бродит по лесам и полям, гнёт деревья, свистит, волны на берега выплёскивает. То землю дождём размочит, то морозцем закуёт.
Все дороги, мосты поломал, канавы водой залил. И никто с ним ничего поделать не может: не видно его, невидимка он!
Николай сладков (1920–1996). лесные шорохи
СОРОКА И МЕДВЕДЬ
— Эй, Медведь, ты днём что делаешь?
— Я-то? Да ем.
— А ночью?
— И ночью ем.
— А утром?
— И утром.
— А вечером?
— И вечером ем.
— Когда же ты тогда не ешь?
— Когда сыт бываю.
— А когда же ты сытым бываешь?
— Да никогда…
СОРОКА И ЗАЯЦ
— Вот бы тебе, Заяц, да лисьи зубы!
— Э-э, Сорока, всё равно плохо…
— Вот бы тебе, серый, да волчьи ноги!
— Э-э, Сорока, невелико счастье…
— Вот бы тебе, косой, да рысьи когти!
— Э-э, Сорока, что мне клыки да когти? Душа-то у меня всё равно заячья…
ЛИСА И МЫШЬ
— Мышка-трусишка, ты треска боишься?
— Ни крошечки не боюсь.
— А громкого топота?
— Ни капельки не боюсь!
— А страшного рёва?
— Нисколечко не боюсь!
— А чего ж ты тогда боишься?
— Да тихого шороха…
КТО КАК СПИТ
— Ты, Заяц, как спишь?
— Как положено — лёжа.
— А ты, Тетёрка, как?
— А я сидя.
— А ты, Цапля?
— А я стоя.
— Выходит, друзья, что я, Летучая мышь, ловчее всех вас сплю, удобнее всех отдыхаю!
— А как же ты, Летучая мышь, спишь-отдыхаешь?
— Да вниз головой…
ЛИСИЦА И ЁЖ
— Всем ты, Ёж, хорош и пригож, да вот колючки тебе не к лицу!
— А что, Лиса, я с колючками некрасивый, что ли?
— Да не то чтоб некрасивый…
— Может, я с колючками неуклюжий?
— Да не то чтоб неуклюжий!
— Ну так какой же я такой с колючками-то?!
— Да какой-то ты с ними, брат, несъедобный…
СОРОКА И ЗАЯЦ
— Слушай, Заяц, все говорят, что осина страсть горькая. А ты, смотрю, грызёшь её и даже не жмуришься!
— А я, Сорока, осинку на третье блюдо употребляю. Когда на первое только воздух свежий, на второе — прыжки по снегу, так и горькая осина на третье слаще мёда покажется!
ОДУВАНЧИК И ДОЖДЬ
— Ура! Караул! Ура! Караул!
— Что с тобой, Одуванчик? Уж не заболел ли? Ишь жёлтый весь! Чего ты то «ура», то «караул» кричишь?
— Закричишь тут!.. Корни мои рады тебе, Дождю, радёшеньки, всё «ура» кричат, а цветок «караул» кричит — боится, что пыльцу испортишь. Вот я и растерялся — ура, караул, ура, караул!
КРОТ И ФИЛИН
— Слушай, Филин, неужели ты меня проглотить можешь?
— Могу, Крот, могу. Я такой.
— Неужто и зайчонка протолкнёшь?
— И зайчонка протолкну.
— Ну а ежа? Хе-хе…
— И ежа проглочу.
— Ишь ты! А как же колючки?
— А колючки выплюну.
— Смотри какой молодец! А медведь вон на ежа даже сесть боится…
ВИКТОР ГОЛЯВКИН (1929–2001)
НЕ ВЕЗЁТ
Однажды прихожу я домой из школы. В этот день я как раз двойку получил. Хожу по комнате и пою. Пою и пою, чтоб никто не подумал, что я двойку получил. А то будут спрашивать ещё: «Почему ты мрачный, почему ты задумчивый?» Отец говорит:
— Что это он так поёт?
А мама говорит:
— У него, наверное, весёлое настроение, вот он и поёт.
Отец говорит:
— Наверное, пятёрку получил, вот и весело человеку. Всегда весело, когда какое-нибудь хорошее дело сделаешь.
Я как это услышал, ещё громче запел.
Тогда отец говорит:
— Ну ладно, Вовка, порадуй отца, покажи дневник.
Тут я сразу петь перестал.
— Зачем? — спрашиваю.
— Я вижу, — говорит отец, — тебе очень хочется дневник показать.
Берёт у меня дневник, видит там двойку и говорит:
— Удивительно, получил двойку и поёт! Что он, с ума сошёл? Ну-ка, Вова, иди сюда! У тебя, случайно, нет температуры?
— Нет у меня, — говорю, — никакой температуры…
Отец развёл руками и говорит:
— Тогда нужно тебя наказать за это пение…
— Вот как мне не везёт!
ПРЕМИЯ
Оригинальные мы смастерили костюмы — ни у кого таких не будет! Я буду лошадью, а Вовка рыцарем. Только плохо, что он должен ездить на мне, а не я на нём. И всё потому, что я чуть младше.
Видите, что получается! Но ничего не поделаешь. Мы, правда, с ним договорились: он не будет на мне всё время ездить.
Он немножко на мне поездит, а потом слезет и будет меня за собой водить, как лошадей за уздечку водят.
И вот мы отправились на карнавал.
Пришли в школу в обычных костюмах, а потом переоделись и вышли в зал. То есть мы въехали. Я полз на четвереньках. А Вовка сидел на моей спине.
Правда, Вовка мне помогал — по полу перебирал ногами. Но всё равно мне было нелегко.
К тому же я ничего не видел. Я был в лошадиной маске. Я совершенно ничего не видел, хотя в маске и были дырки для глаз. Но они были где-то на лбу Я полз в темноте. Натыкался на чьи-то ноги. Раза два налетал на стену. Да что и говорить! Иногда я встряхивал головой, тогда маска съезжала, и я видел свет. Но на какой-то миг. А потом снова сплошная темень. Ведь не мог я всё время трясти головой!
Обратите внимание
Я хоть на миг видел свет. Зато Вовка совсем ничего не видел. И всё меня спрашивал, что впереди. И просил ползти осторожнее. Я и так полз осторожно. Сам-то я ничего не видел. Откуда я мог знать, что там впереди! Кто-то ногой наступил мне на руку. Я сейчас же остановился. И отказался дальше ползти. Я сказал Вовке:
— Хватит. Слезай!
Вовке, наверное, понравилось ездить, и он не хотел слезать. Говорил, что ещё рано. Но всё же он слез, взял меня за уздечку, и я пополз дальше. Теперь мне уже было легче ползти, хотя я всё равно ничего не видел.
Я предложил снять маски и взглянуть на карнавал, а потом надеть маски снова. Но Вовка сказал:
— Тогда нас узнают.
Я вздохнул и пополз дальше.
— Наверное, весело здесь, — сказал я. — Только мы ничего не видим…
Но Вовка шёл молча. Он твёрдо решил терпеть до конца. Получить первую премию.
Мне стало больно коленкам. Я сказал:
— Я сейчас сяду на пол.
— Разве лошади могут сидеть? — сказал Вовка. — Ты с ума сошёл! Ты же лошадь!
— Я не лошадь, — сказал я. — Ты сам лошадь.
— Нет, ты лошадь, — ответил Вовка. — И ты знаешь прекрасно, что ты лошадь. Мы не получим премии!
— Ну и пусть, — сказал я. — Мне надоело.
— Не делай глупостей, — сказал Вовка. — Потерпи.
Я подполз к стене, прислонился к ней и сел на пол.
— Ты сидишь? — спросил Вовка.
— Сижу, — сказал я.
— Ну ладно уж, — согласился Вовка. — На полу ещё можно сидеть. Только смотри не сядь на стул! Тогда всё пропало. Ты понял? Лошадь — и вдруг на стуле!..
Кругом гремела музыка, смеялись.
Я спросил:
— Скоро кончится?
— Наверное, скоро… — сказал Вовка.
И тут он не выдержал. Сел на диван.
Я сел рядом с ним. Потом Вовка заснул на диване. И я заснул тоже.
Потом нас разбудили и дали премию.
КАРУСЕЛЬ В ГОЛОВЕ
К концу учебного года я просил отца купить мне двухколёсный велосипед, пистолет-пулемёт на батарейках, самолёт на батарейках, летающий вертолёт и настольный хоккей.
— Мне так хочется иметь эти вещи! — сказал я отцу. — Они постоянно вертятся у меня в голове наподобие карусели, и от этого голова так кружится, что трудно удержаться на ногах.
— Держись, — сказал отец, — не упади и напиши мне на листке все эти вещи, чтоб мне не забыть.
— Да зачем же писать, они и так у меня крепко в голове сидят.
— Пиши, — сказал отец, — тебе ведь это ничего не стоит.
— В общем-то ничего не стоит, — сказал я, — только лишняя морока. — И я написал большими буквами на весь лист:
ВИЛИСАПЕТ
ПИСТАЛЕТ-ПУЛИМЁТ
САМАЛЁТ
ВИРТАЛЁТ
ХАКЕЙ
Потом подумал и ещё решил написать «мороженое», подошёл к окну, поглядел на вывеску напротив и дописал:
МОРОЖЕНОЕ
Отец прочёл и говорит:
— Куплю я тебе пока мороженое, а остальное подождём.
Я думал, ему сейчас некогда, и спрашиваю:
— До которого часу?
— До лучших времён.
— До каких?
— До следующего окончания учебного года.
— Почему?
— Да потому, что буквы в твоей голове вертятся, как карусель, от этого у тебя кружится голова, и слова оказываются не на своих ногах.
Как будто у слов есть ноги!
А мороженое мне уже сто раз покупали.
Рекомендуемые страницы: